Тоси Дэнсэцу. Городские легенды современной Японии

— Что, что ты видел, ты понял, что это? — спросил его брат.

— Да. Понял. Но лучше бы не понимал, — ответил тот, — будь я проклят, если скажу хоть кому-то!

Вскоре злополучный мальчик сошёл с ума, унеся тайны белого плясуна в склеп больного разума.

Позже, в иной редакции рассказа, уцелевший брат вспомнил, что лицо наблюдавшего побелело. По нему потёк пот, а в глазах застыл невыразимый ужас. В этот момент Г.Ф. Лавкрафт одобрительно кивнул бы, ибо правила изложения страшной истории в его вкусе были выполнены.

Дальше — больше. В рассказах появляется бинокль, который позволил точно рассмотреть, что за плясун начал кривляться посреди поля. Сходящий с ума уронил бинокль, и мальчик-рассказчик схватил было его, но так и нашёл в себе сил поглядеть на неведомое нечто. Тут в комнату ворвался дедушка и грозно воскликнул:

— Ты это видел? Нельзя на это смотреть!

Здравый вопрос, какого чёрта ты приглашаешь внуков в местность, где по полю бродит персонифицированное зло, подвисает в воздухе. Японские старики они такие. Плач и стенания наполнили дом, и только несчастный псих бодро размахивал руками и извивался всем телом, не выказывая признаков огорчения. Всякому искушённому слушателю становится ясно, что таинственный демон просто скопировал себя в злополучного гостя, хотя в рассказе это прямо не заявляется. Бабушка и дедушка решают оставить внучка-психа у себя в деревне. Дескать, пускай ходит по полям, танцует весёлые танцы — всяко здесь лучше, чем в городе. Опять же: тому пугалу не скучно будет, то-то они вдвоём напляшутся.

В более поздних версиях этой байки, появившихся после 2008 года, рассказчик добавляет конкретики. Место действия — это префектура Акита, а время действия — знаменитый праздник О-Бон. Тот самый, когда души умерших, идут в свои прежние жилища, навещая потомков. Миллионы фонариков, указующих путь мертвецам, загораются по всей Японии. Эта подробность проливает некоторый свет на возможную природу Кунэ-Кунэ. Дело происходит днём, никаких фонариков не горит, но появление существа, чуждого нашему миру, становится не совсем бессмысленным.

Время действия — полдень! Это важно, ведь именно в это время границы миров могут истончиться, пропуская невыразимых, богомерзких, чудовищных, потусторонних тварей (Лавкрафт снова одобрительно кивает). Прохладный ветерок неожиданно стал гнилостно-тёплым, и…

— Что это за пугало? — удивился старший брат, указывая вдаль.

Пугало в поле — это не такое уж удивительное явление. Но это пугало извивалось, как змея, дёргалось, как паралитик, и вообще зачем-то обмоталось белым покрывалом, что не типично для пугала.

— Это наверняка новое нанопугало на экологически чистых солнечных батарейках, — предположил младший брат-оптимист.

— До чего дошёл прогресс! — удивился старший. — Сбегаю-ка я за биноклем!

Сказано — сделано. Бинокль был доставлен, и любопытный мальчик стал рассматривать невиданное диво.

— Ты знаешь, это не нанопугало, — сказал он наконец. Лицо его стало мертвенно-бледным, по лицу потёк пот и т. д. На вопрос о том, что же такое кривляется в поле, он отвечать категорически отказался и к вечеру лишился ума. Всякому понятно, что извивающийся силуэт, замотанный в простыню, не может быть таким уж страшным. Очевидно, дело в чём-то другом. Какая-то магическая сила, ядовитое излучение, что-то невыразимое словами пожирает человеческий рассудок. Далее рассказ следует по известному нам лекалу. Грозный дедушка допытывался, не глядел ли второй мальчик в бинокль, дома все рыдали, а обезумевший мальчик смеялся, как… Наверное, как безумный.

Финал этой истории довольно необычен. Год спустя уцелевший мальчик явился навестить своего больного брата. Несчастный так и не пришёл в себя, но рассказчик упоминает, что при расставании из глаз безумца полились слёзы. Это внушает надежду на исцеление, ибо хохочущий псих безнадёжен, но тот, у кого разум прорвался к чувству скорби, ещё может спастись. Машина уносилась прочь, гость смотрел в бинокль на бабушку, дедушку и брата, махавших ему вслед, а потом навёл бинокль на бескрайние поля. И тут он увидел то, чего видеть не следует! Здесь рассказ обрывается, оставляя слушателя в недоумении и смятении. Как тут опять не вспомнить нашего дорогого Лавкрафта: «Внизу меня поджидаю нечто неслыханное и великолепное, и скоро я встречусь с ним. Йа-Р'лия! Ктулху фхтагн! На! Иа! Нет, я не застрелюсь — я создан отнюдь не для этого!»