Тостуемый пьет до дна

По горам разнесся слух, что в Омало приехал Кикабидзе, и пастухи стали приезжать, чтобы оказать уважение любимому певцу.

Пастух на лошади по горам, издалека, иногда сутки, добирается до Омало. И после съемок начинает угощать Бубу чачой. Сказать: «не буду» — нельзя. Человек столько сил и времени потратил. Начал Буба искать предлоги:

— Извини, не могу, сердце.

— Чача самое лучшее лекарство для сердца, дорогой.

Когда Буба говорил, что у него печень болит, ему говорили, что чача лучшее лекарство для печени. Когда он говорил, что ему рано вставать и надо выспаться, пастухи говорили, что чача — это самый лучший источник энергии.

Но как-то вижу: сидят у костра два пастуха и Буба, пастухи пьют чачу, а Буба пьет лимонад. Я присел к ним, взял бутылку, плеснул себе в стакан, чтобы чокнуться. Хотел плеснуть и Бубе, но пастухи закричали:

— Бубе не наливай! Ему нельзя!

На другой вечер такая же картина — сидят пастухи (уже другие) и Буба. Пастухи пьют чачу, а Буба — лимонад. А когда подошел Карло и хотел налить Бубе, пастухи гневно закричали:

— Что ты?! Что ты?! Ему нельзя!

Утром я спросил у Бубы, как он этого добился.

— Тебе я скажу. Но этот патент мой, и без моего разрешения его использовать нельзя. Они думают, что у меня триппер.

— Почему они так решили?

— Я сказал одному по секрету.

Устное радио сработало. Молва о настоящей мужской болезни Бубы быстро распространилась по горам, и больше пастухи его пить не заставляли и следили, чтобы и другие не поили.

А я слово держу. И ни разу этим безотказным аргументом не воспользовался. Пока.

Сосиски для звезды

Буба популярен с тех пор, как он мальчишкой стал петь в ансамбле. И чтобы не узнавали, он ходил в черных очках и надвинутой на глаза кепке.

— Ты себе не представляешь, как это начинает раздражать, когда все на тебя глаза таращат, — говорил он.

Не помню случая, когда на него не таращили глаза.

Снимали мы на летном поле в аэропорту Тбилиси сцену «Голландские куры». Когда объявили перерыв, Буба позвал меня:

— Пошли в «Интурист» сосиски покушаем.

— А пустят?

— Пустят.

Большой зал с буфетом, столики. Пусто. Только за одним два грузина пьют шампанское, а в углу женщина в форме гражданской авиации листает журнал.

— Ты сиди, я принесу, — Буба пошел к стойке буфета.

Я сел. Буба подошел к стойке и сказал:

— Шесть сосисок и два салата.

— Гражданин, здесь обслуживают только интуристов, — холодно сказала буфетчица.

— Ну а если мы очень попросим? — Буба снял черные очки и улыбнулся своей фирменной улыбкой.

— Гражданин, вы что, не слышите, это зал, где обслуживают только иностранных туристов! — сказала буфетчица. — Уходите отсюда!

Буба был в летной фуражке, с наклеенными усами и буфетчица его не узнала.

— Покажите нам хотя бы одного иностранного туриста в этом зале, и мы уйдем! — сказал я с места.

— А ну прекратите дискуссию! — начальственным тоном сказал человек за столиком. — Хотите, чтобы я милицию вызвал?!

— Вызывай, — сказал Буба, — только быстрее, пока у нас перерыв не закончился.

— Что?! — взревел человек. — Нелли, вызови Мераба, пусть он вышвырнет отсюда этих!

— Гурам Иванович, одну секундочку, — вмешалась женщина в форме. — Это же кинорежиссер Георгий Данелия! Георгий, не обижайтесь, Гурам Иванович вас не узнал. Нелли, отпусти тому в кожанке сосиски и все, что он скажет! — крикнула она буфетчице.

— Не нужны нам ваши паршивые сосиски! — вдруг взорвался Буба. — Пошли отсюда!

И зашагал к двери. В дверях не выдержал, повернулся, содрал приклеенные усы и сказал:

— Гурам Иванович, если ваш Мераб будет меня разыскивать, скажите ему, что Буба Кикабидзе не даст ему автограф.

Мне пришлось тоже выйти. Я догнал Бубу, и мы шли молча. По времени мы никуда уже не успевали.

— А сосиски там были хорошие, — сказал Буба.

— Откуда ты знаешь?

— Пахло вкусно. Извини, сорвался.

Начали снимать голодные. И тут видим: идет Гурам Иванович, а за ним Нелли с подносом. На подносе две глубокие тарелки с дымящимися сосисками, хлеб, зелень, две бутылки шампанского и две плитки шоколада «Три богатыря».

Прежде чем печатать эту сцену, я позвонил Бубе и спросил разрешения.

— Николаевич, ты и про Никулинаса расскажи, — сказал он.

Никулинас

Снимали «Гекльберри» в Литве, в Каунасе. Утром, до съемок, купили на рынке всякой снеди и копченой рыбы. Вечером сели ужинать в моем номере гостиницы.

— Пиво купить забыли, — вздохнул Леонов.

— Младшие бегут в магазин, — сказал я.

Младшим по возрасту был Буба.

— Я сбегаю, — сказал Буба, — но пусть и Женя пойдет.

— Зачем? — Леонову не хотелось никуда идти.

— Магазины уже закрываются, а тебя узнают и дадут. (На герцога Буба отпустил усы и бородку, и его никто не узнавал.)

Гастроном был закрыт, но продавщицы еще не ушли. Леонов прильнул к стеклу витрины, а Буба постучал и крикнул:

— Девочки! Посмотрите, кто к вам пришел!

Одна из продавщиц оглянулась, увидела Леонова и завопила:

— Рутас, иди сюда! Скорее! Посмотри! Там Никулинас стоит! Никулинас! (Перепутала Леонова с Юрием Никулиным.)

Мы с Женей жили в одном номере, когда легли спать, он долго вздыхал в темноте, а потом сказал:

— Работаешь... Работаешь... А всем до лампочки... Эх-х-х!