Тот день. Книга прозы

СЧАСТЬЕ В НАШИХ РУКАХ. НОВАЯ МОЛНИЕНОСНАЯ СВЯЗЬ ПЕРЕВЕРНЕТ МИР

Март, апрель… В конце мая – майор. Два просвета: один черный, другой белый – жизнь и смерть!

Медаль, раскаленная медь, скоро закатится. Река разрумянилась. Краны-гиганты. У парапета чемодан.

– Эй! – нагоняет небритый. – Твой?

Огневой клубок вибрирует последними лучами. Мостовая горит, как пожар. Резкие звуки, краски. Машины идут сплошным потоком. Отблески бегают по горбатым металлическим спинам. Гул стального стада, сгоняемого с перекрестка жезлом-зеброй. Желтоглазо мигает испорченный светофор. Раздавленная кошка. Гудок оглушил. Смертоносный ветерок жарко обласкал лицо. Едва увернулся от устремленного на него бандитского бампера. Ярко-красный пикап.

Медлит диск, небо цвета хаки, звон похоронных литавр. Могучая грудь разукрашена ранами и орденами. Жди – зажгутся на этой груди звезды героев, два самолета низвергаются в кратеры, прочерчивая через все небо огненно-розовые рубцы. Самолеты рушатся серебристыми эскадрильями – в зарю, в горящий нефтью залив… Хватит! Пора прекратить парад!

Лестничные площадки играют в шашки. Черно-белые плитки блестят азартно и грозно. Поскорей пересечь доску игры.

Комната, окно. День на грани. Один шаг до стены. Босой стол. Обои-буквы. За стеной кто-то идет, за стеной на улице, шумно дыша. Идут, идут, идут на круглых, рубчатых ногах. Марш машин. Блестят стальные лбы. Противогазы в строгих очках маршируют, руки по швам. На приветствие маршала отвечают громовым троекратным ура. Пыхтя, тащат пушки. Гудят, колышась, бронированные туловища, из откинутых люков высовываются пятнистые ящерицы в касках…

Нет!!!

– Я расскажу историю. Пески, черепа солдат. Дрожит марево. Четыре точки с раскаленного горизонта. Вынырнув из-за бугра, встают в рост. Свирепые, крючконосые бородачи в меховых папахах. Ватные халаты перекрещены пулеметными лентами, на поясах – гирлянды гранат. На плечах автоматы, полные рожки. С неба гул. Вертолет! Гортанный вскрик. Четыре грязных войлочных бороды вздернуты вверх. Автоматы нацелены в слепящее фиолетовое небо. Гремят очереди, сотрясая барханы. Потом бородачи идут к дому.

– К дому?

– Да, дом в пустыне. Обыкновенный бетонный дом, пять этажей. Живут обыкновенные мирные люди: женщины, дети, старики, старухи. Когда папахи с автоматами подходят и один берется за дверь первой парадной – дом взрывается. Со всеми жильцами. Секунда – и груда дымящихся развалин.

– И это все?

– Все.

Жалейка

Музей? Музыкальных инструментов? Никто, ничего. Слыхом не слыхивали. Золотился купол.

Истоптанный снег. Желтая жижа. Что? Повторите, пожалуйста. – Вот глухая тетеря! Жетон, говорю, дай!

Что она так кричит, эта сердитая шуба? Требует! На каких основаниях? Рожает он жетоны?..

День на грани. Дрогнул. Скатится. У сумерек ушки на макушке. Месяц народился. Тоненький, беленький, дрожит. Ах, ты ягненок! Над крышей. Да это банк… Бодай его, рогатенький мой! Колеса мчатся, ошалелые, брызгая огнем и грязью. – 3-з-задавлю! – визжат. Шуба ждала. Глаза-фары.

– Олух! Дашь жетон или так и будешь варежкой хлопать?

А!.. Дошло до жирафа. Жетон нужен. Нате. Рад услужить. Болтается в кармане. Думал – монета.

– Наконец-то! Урюхал, фитиль. Иди, иди! Катись! Дуй в кларнеты! Лязгая диском, мотала номер. Туда-сюда. Безрезультатно. Там трубку не брали.

Он вздрогнул. Наглый коготь крутил диск у него в груди. Крутил, крутил, с нарастающей злостью, стервенея… Хруст. Сломался. Ах, музей уже не найти. Камни лысые. Адажио. Жаров, Журавлев, Жилин. Вот еще: Жалейка. Учреждение. Окна такие нежные, нежные, как манжеты дирижера, а их гасят, гасят. Кассы захлопываются. Портфели на хмурых ножках.

Шуба, бешеная, швырнула переговорную гантель ему в голову. Зло на нем срывать он не позволит! Не такой!

Банк, танк. Валюта. Валет. Век воли не видать. Народился серпик.

Спусковой крючок. Выжмем пульку – пижону в лоб. Стрелок, а стрелок? Ты где? Затаился… Целится…

Музей? Музыкальных инструментов? С луны упад? Пустили тебе сквозняк, кабель. Калган в дырочку.

– По справочнику тут. А тут – черт знает что. Банк…

– Эх, ты, Ванька! Вот что. У тебя легкая рука?

– Не знаю… – он поднял и опустил руку, взвешивая.

– Давай, лабух! Попробуй ты! – шуба протянула жетон.

– А что сказать?

– Скажи: сел петух на хату.

– Так и сказать?

– А как еще? Крути!.. – диктовала иглы-цифры. Насквозь.

– Тишина. Воды в рот набрали. Я бессилен. Я…

Побежал, полы длинного пальто путались. Шапка мешала. Шапка-крыша съезжала ему на окна.

Подворотня-живодерня. Горе мое! Солнце кинуло прощальный лучик-ключик. Я буду помнить об этом золотом ключике всю ночь, всю ночь. Он будет помнить. Твердо обещаю, ручаюсь узкими, как у женщины, длинными, длинными, семимильными, трепетными, фортепьянными пиявками!

Жалейка! Жалейка!..