Тот, кто хотел увидеть море

В каком-то грузовичке что-то сломалось, солдаты оттащили его на тротуар. Водитель, старый человек с седой гривой, поднял капот мотора, наклонился, затем, снова выпрямившись, бросил на землю какую-то железку, которая покатилась в кювет.

— Всё, — сказал он.

Матери стало страшно, когда она увидела его глаза, — глаза затравленного зверя.

— Всё, — повторил он, откидывая задний борт.

На матрасе сидела старуха. Она слезла, мужчина взял ее за руку и повторил:

— Всё… Всё к чёрту.

Старуха не сказала ни слова. Не посмотрев на машину, она пошла за мужчиной, и они смешались с толпой пешеходов.

— Даже ничего не взяли, — заметил Робен.

— Да, ничего… — сказала мать. — Несчастные люди.

Отец, стоявший поодаль, подошел к ним.

— Они сошли с ума, — сказал он. — Совсем сошли с ума.

Мать не слушала. В ногах была слабость. Поясница и живот ныли. Она молча отвернулась от того, на что дольше смотреть была не в силах, и побрела домой.

29

Вскоре после полудня, когда отец отдыхал, мать, разбиравшая белье Жюльена, услышала голоса в саду. Она вздрогнула. Вот уже два дня она так вздрагивала из-за всякого пустяка. Она вышла на крыльцо. На дорожке, ведущей к дому, Жюльен разговаривал с членом муниципального совета господином Вентренье, который жил на бульваре Жюля Ферри. Мать сошла вниз. Они повернулись к ней, Вентренье поклонился.

— Я пришел к вашему сыну, — пояснил он. — У меня к нему дело.

Он улыбался. Мать знала его с давних пор. Человек он был добродушный, любивший пошутить. Она сейчас же почувствовала, что улыбка у него несколько деланная, и спросила:

— Так что же вам от него нужно?

— Вы видите, до чего мы дожили, все здоровые люди уезжают, остаются старики да больные, они помрут с голоду. Надо, чтобы у нас был хлеб. Я обошел булочные: во всем городе осталось только три булочника.

Он помолчал, потом медленно и негромко прибавил:

— Да и те не могут поручиться, что не уедут.

Наступило недолгое молчание. Было жарко. В воздухе — ни ветерка. С Солеварной улицы доносился непрекращающийся гул беспорядочного отступления. Теперь уже и по бульвару шли машины.

— Надо, чтобы кто-нибудь взялся печь хлеб. Завтра город останется без хлеба.

Он опять помолчал. Мать смотрела на него, не говоря ни слова. Жюльен слушал, прислонясь спиной к столбу и скрестив руки. Вентренье уже не улыбался. Его красноватое морщинистое лицо под шапкой седых волос стянулось в гримасу.

— Надо, чтобы Жюльен взялся выпекать хлеб, — сказал он наконец.

— Что? — переспросила мать.

— Ваш жилец с Солеварной улицы, знаете, булочник, которому вы продали свое дело, тоже уехал. Но он оставил ключи соседке. Я был там, ларь полон муки, сегодня ночью надо выпечь хлеб.

Мать посмотрела на Жюльена, а потом перевела взгляд на Вентренье, на лбу у которого выступили капельки пота. Она немного подумала, а потом без крика, но очень решительно сказала:

— Нет… Да Жюльену и не приходилось печь хлеб.

На губах Вентренье опять появилась улыбка.

— Это меня не беспокоит, — сказал он. — Хлеб, который он выпечет, возможно, будет хуже того, что пек его отец, но не хуже того, что пекли те, кто пришли вам на смену. Послушайте, он же кондитер! Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы печь хлеб, раз ты умеешь печь бриоши. Правда, Жюльен.

— Я попробую, — сказал Жюльен. — Надо только, чтобы отец показал мне…

— Это в его-то возрасте и когда он так устал, да ты с ума сошел! — крикнула мать.

— Но, мама…

Мать перебила его.

— А почему именно он? — набросилась она на Вентренье. — Что здесь, кроме него, пекаря не нашлось? Я уже уложила его рюкзак. Если бошей не остановят, он уедет, как и другие. Не воображайте, что мой сын подставит лоб под пулю для вашего удовольствия!

Она кричала очень громко. И вдруг замолчала, охваченная дрожью, у нее перехватило дыхание.

— Мадам Дюбуа, мадам Дюбуа… — повторял Вентренье.

— Ничем помочь не могу… — сказала она прерывающимся голосом.

Она замолчала. Ставни в спальне открылись. Отец крикнул из окна:

— Что там такое?

— Ничего, — сказал Жюльен. — Не волнуйся.

— Как так ничего? — спросил отец.

Он отошел от окна.

— Мне очень жаль, но я вынужден настаивать, — сказал Вентренье. — Это мой долг. Я уже повидал двух подмастерьев булочника Дюнана, они приблизительно того же возраста, что и Жюльен, они остаются. Обещали. Как ни печально, но молодые разумнее стариков.

— А по-моему, они сумасшедшие. Молодым-то как раз и надо удирать. Мы, старики, ничем не рискуем.

Сверху спустился отец. Пока он не подошел, они молчали. Потом Вентренье в нескольких словах объяснил цель своего прихода.

Отец щурил не привыкшие еще к яркому свету глаза, на его изрезанном морщинами лице было выражение сосредоточенности.

— Ну, конечно, тебе пятьдесят, ты, как и мы, ничем не рискуешь, — сказал он. — Но понимаешь ли ты, что, уговаривая молодых остаться, ты берешь на себя большую ответственность?

— Знаю, — сказал Вентренье, — прекрасно знаю. Но, поступая так, я выполняю свой долг.

Наступило молчание.

— А что говорит мэр? — спросил отец.

— Он уехал сегодня утром, — смущенно пробормотал Вентренье.