Тот, кто любит...(СИ)

По символу в верхнем правом углу вирт-окна он идентифицировал отправителя. Авшурская адвокатская контора «Майерс, Голдман и Ко». Но в этом нет ничего удивительного. Корделия ежедневно получала письма с их логотипом. Далее шел стандартный формуляр выставленного счета. Четырехзначные числа. Мартина встревожил стилизованный кадуцей. Что-то связанное с медициной. Неужели Корделия все еще нездорова? Но тут она произнесла загадочную фразу.

— Матушка в своем репертуаре.

Матушка? О ком это она? Мартин еще ни разу не слышал,

чтобы Корделия кого-нибудь называла «матушкой». Чей-то псевдоним? Прозвище?

— Пора прикрыть эту лавочку, — продолжала Корделия, изучая поступивший счет.

— Что случилось? — повторил Мартин.

Тогда она развернулась в кресле.

— Очередное кровопускание. Моя достопочтенная родительница прошла омолаживающий курс.

— Твоя… кто? Родительница?

— Ну да. Моя мать, Катрин Эскот.

Они взирали друг на друга с недоумением. Мартин, потому что слышал о достопочтенной родительнице первый раз, а Корделия… по той же причине.

— Ты моя единственная семья, — сказала она однажды.

И Мартин с тех пор даже не задумывался над тем, что же, собственно, было до него или до гибели «Посейдона». Он знал совершенно точно, что семья Корделии погибла в той катастрофе, ее муж и пятилетний сын. «Жанет» тайком показывала ему задвинутые в дальние сектора папки с семейными голографиями. Этих голографий было много, но сама Корделия никогда в эти папки не заглядывала. Мартин определил это по дате последнего изменения.

Он понимал, почему они никогда не говорят о прошлом. Это слишком больно. Как ему, так и ей. Он старался забыть, забросать прошлое новыми впечатлениями, будто яму кедровыми ветками, а она… потому что рана еще тлеет и воспаляется под слоем регенерирующего геля. Если начать говорить, вспоминать, то гель предстоит сорвать вместе с наросшей коллоидной тканью. Потому Мартин и не задавал вопросов, соблюдая клятву, данную «Жанет». Но ему и в голову не приходило, что семья Корделии — это не только муж и ребенок, что семья еще и родители. Об отце не раз упоминалось. Это он оставил ей наследство, имя, обанкротившийся голоканал и владения на Геральдике. Отец Корделии давно умер. И как-то по умолчанию Мартин перенес в категорию умерших и мать. Ведь Корделия же сказала, что он, Мартин, ее единственная семья. Какие еще могут быть вопросы?

— Твоя мать… жива? — спросил он тогда нерешительно.

— Еще как! И обходится мне очень дорого.

Больше Корделия ничего не сказала. А Мартин задумался. В самом деле, чему он удивляется? Корделия выросла в обычной человеческой семье. О ней кто-то заботился, кто-то воспитывал, кто-то водил ее в школу. Мартин воспринимал привычную, по человеческим меркам, картинку несколько отстраненно, как нечто происходящее в ином измерении, потому что сам ничего подобного не переживал. Как объяснить слепому, что такое свет, а парализованному — что такое движение? А если даже объяснить и дать научное определение поляризованному фотону, то как слепому постичь этот свет, прожить его и прочувствовать?

Мартин ни о чем подобном не задумывался, потому что все происходящее в человеческой семье для него так же малопостижимо, как и происходящее в далеких галактиках, в иных мирах. Ему доступна только теория. Вот почему это явилось для него открытием. Корделия вовсе не сирота, как ему представлялось. Она так же одинока, как и он. Она так же пережила утрату. И вот у нее, оказывается, есть мать. Тогда почему она так странно себя ведет?

Вот что бы сделал он, если бы узнал, что та женщина, Эмилия Валентайн, жива? Что она не погибла в транспортном инциденте на Новой Земле, а живет на далекой планете? Та клевета, возведенная на родителей Мартина Каленберга, следовательно, и его родителей, давно опровергнута, и он часто вспоминал посещавшую его женщину с фиолетовыми глазами. Он любил ее. Там, на станции, он этого не понимал, он был слишком глуп. Он был всего лишь говорящей заготовкой для человека и не мог как-то квалифицировать свое чувство. Только много позже он понял — любил. Это была любовь. И чтобы воскресить эту любовь, он бы, вероятно, рванул на самый край Галактики, чтобы вернуть это мимолетное живое тепло, дарованное той женщиной. Но Корделия этого не делает.

Очень скоро после состоявшегося открытия они переехали зимовать на Геральдику, и радость возвращения, красота кедрового леса, необъятные просторы, путешествия вытеснили тревожащие Мартина вопросы. Правда, когда они были на Новый год в Перигоре, Корделия показала ему дом, где провела свое детство.

— Вот здесь мы жили, пока его светлость Карлос-Фредерик не указал нам на космопорт, — сказала она, кивая на окна одного из домов. — Катрин Эскот снимала здесь квартиру, когда работала секретарем у Карлоса-Фредерика. — Помолчав, она добавила: — Дом сейчас принадлежит мне. Сол им распоряжается. Дерет с квартиросъемщиков три шкуры.

— А долго ты здесь жила?

— Восемь лет.

И перевела разговор на другую тему.