Тот, кто ловит мотыльков

Высоты скамейки оказалось недостаточно. Ей пришлось встать на табуретку, чтобы ее голова оказалась вровень с тем местом, где было лицо женщины. Посветив на подоконник, Маша увидела в пыли смазанные следы пальцев.

Какого же та роста? Или она подтянулась, ухватившись за подоконник?

Маша постояла, оглядываясь вокруг. Её не оставляло ощущение, будто кто-то подглядел ее сон.

Она запоздало подумала, что нужно было поднять тревогу. Но поднять тревогу в Таволге можно было одним способом: добежав до перекрестка и ударив арматуриной в кусок ржавого рельса, игравшего роль гонга. Рельс был подвешен на старой березе. Арматура прислонена к стволу. Маша представила себя пляшущей возле рельса с металлической палкой и поморщилась.

И все-таки, кто это был? Она сама не так давно с занудством взрослого объясняла Ксении, что до ближайшего населенного пункта тридцать километров бездорожья. Цыгане забрели в Таволгу? В лице, которое она видела, существовала какая-то неправильность… «Может быть, маска? Но маска скрыла бы мимику, а я видела улыбку». Она предположила бы, что ее испугал кто-то из местных, если бы не знала твердо, что здесь нет рыжеволосых. Трудно ошибиться, если рядом с тобой живет всего восемь человек.

«Рыжеволосой была Марина».

Маша отогнала эту мысль. Да, рыжеволосой была Марина, но она ушла в лес и заблудилась, погибла в лесу больше года назад, незадолго до того, как в Таволгу приехала Таня.

«А ведь Татьяна на них похожа, – вдруг подумала Маша. – На местных. В самом деле, похожа. Взгляд этот прозрачный, водянистый…»

Мысль была неприятная. А особенно неприятно в ней было то, что Маша не могла понять, отчего именно она ей не по душе.

«Ну и славно, ну и хорошо, – успокаивающе сказала Маша. – А сейчас мы дойдем до старосты и предупредим ее, что кто-то шастает по подведомственной ей территории и суется немытой харей в чужие окна».

Можно было и позвонить, конечно. Но хотелось посмотреть на лицо Беломестовой, когда она расскажет ей о случившемся.

Маша шла по бесконечной улице. Ночь растягивает пространство, она знала это с детства. В сумерках улицы Таволги удлинялись, провисали, и переулки втыкались в темноту не короткими перочинными ножиками, а остриями сабель. «До ночи еще далеко», – сказала себе Маша, но дряблый свет фонарей говорил обратное. Пустые дома, похожие на осевшие кучи лежалого мартовского снега, – почерневшего, изъеденного, – возвышались вдоль дороги. Маша проходила мимо – и ей хотелось обернуться на каждую избу, остававшуюся за спиной, чтобы убедиться, что никто не смотрит ей вслед.

Вспомнились картины Смирнова-Русецкого. Маша в юности любила его пейзажи, где души берез и облаков, изображенные в виде берез и облаков, тянулись через бесконечное, само собой светящееся пространство. Она не встречала художника, который точнее передавал бы ее ощущение от пейзажа средней полосы России.

Вдалеке зашёлся Цыган в хриплом лае. Глуховато отозвалась Ночка, запертая Валентином Борисовичем в теплых комнатах. Пес Бутковых по кличке Тарзан, мрачное существо в репьях и колтунах, визгливо выкрикнул что-то – и замолчал. Для деревенской собаки этот кобель был поразительно небрехлив, но Маша все равно его недолюбливала – за повадки, больше подходившие бродячей шавке, чем домашнему сытому псу. Она замечала иногда, что он преследует ее, труся в двадцати шагах; когда Маша оборачивалась, Тарзан ложился в кусты и ждал, пока она снова тронется с места. Это было не сопровождение любопытной, но робкой собаки, и не здоровый интерес к новому человеку в их маленьком мирке. Нет. Маша отчетливо чувствовала исходившую от него враждебность. Она пробовала заговорить с ним, но пес прижимал уши, оскаливал зубы, медленно пятился, и она оставила эти попытки. «Трусливая собака». С трусами, она знала, связываться нельзя. Скорее укусит трус, чем злобный пес.

Впрочем, Тарзан, кажется, объединял в себе оба этих достойных качества.

Перед мысленным взором Маши возникла Виктория Буткова. Накрашенные губы растянуты в улыбочку. «Наша собачка вам не докучает?»

Маша однажды прямо сказала, что собачка все-таки докучает – скажем, не далее как этим утром рычала на нее из кустов, пока она поливала цветы перед домом. Виктория возразила, что Тарзан никогда не укусит хороших людей. Глаза ее заискрились от сдерживаемого смеха. Она, кажется, полагала, что этим утверждением загнала Машу в ловушку. У Маши на языке вертелся ответ, способный превратить искры в тусклые головешки, однако она помнила, что ей-то предстоит уехать, а вот Татьяне здесь еще жить, и будет нехорошо, если Маша оставит ей наследство в виде неприязни соседей.

Так что Маша проглотила все замечания и промолчала. Вика, не дождавшись ответа, недовольно удалилась. Красный ротик на прощание дернулся и выплюнул «здоровьичка вам», прозвучавшее как «чтоб ты сдохла».

За поворотом показался дом Беломестовой. При взгляде на освещенные окна Маша облегченно выдохнула.

«А ведь в Альберте есть что-то жуткое. И в его жене».