Тот, кто назначен судьбой

– Я все про тебя знаю, сука, не сомневайся. И то, что ты ненавидишь своего ребенка и собираешься сбежать, я поняла. Так вот, послушай меня внимательно! Если я узнаю или увижу, что ты как-то вредишь своей дочке, если ты не будешь ее правильно кормить, ухаживать и заботиться о ней, обещаю… Нет-нет, и не надейся: не побью и даже не убью – нет! Я сделаю тебя инвалидом. Да таким, что ты на себя сама руки наложишь – оболью твое милое личико и сиськи кислотой, и станешь страшнее Квазимодо. А еще ноги-руки переломаю! – и после тихого, почти ласкового тона, которым она это все произнесла, вдруг гаркнула: – Поняла?!

– Д-да, да! – перепугалась страшно, прямо обмочилась чуть-чуть Аля.

Потому что она поняла совершенно четко – эта тетка не шутит и сделает то, о чем говорит! И вдруг представила себя обезображенной! Точно повесится!

– Будешь кормить ребенка грудью, холить, лелеять и заботиться, как и положено любящей матери, я внимательно за тобой слежу. И даже мысли не допускай как-то навредить девочке и не пытайся сбежать. И не переживай особенно, через год можешь валить куда хочешь, главное, чтобы ребенок год на материнском молоке вырос, – и отшвырнула ее от себя брезгливо. – Все, пошла отсюда!

Возможно, это вмешательство прапорщиковой жены спасло Стешке жизнь в самом что ни есть прямом смысле – мало ли до чего могла додуматься Алечка в своем стремлении вырваться из этого общежития и из такой жизни.

А Геннадий Варсавин в то время даже ни сном ни духом и не подозревал, какие бури происходят в его семье. Женщины ему, понятное дело, сказали о своих подозрениях насчет психического состояния жены, но он особых изменений в ее поведении не заметил, разве что кроме одного – она вдруг стала совершенно ненасытна в сексе. Стоило ему прийти домой, Алевтина кормила мужа ужином и, еле дождавшись, когда он доест, словно тигрица, бросалась на него, тащила в кровать и требовала немедленно удовлетворить ее. А он так упахивался на службе, что ни спорить, ни отказываться у него просто сил не было, и, быстро взяв жену, проваливался в сон.

Мужчины и их «прозорливость» в бытовой жизни – Гена искренне удивлялся предположениям соседок о каком-то неадекватном состоянии его жены, он же, ровно наоборот, наблюдал явный прогресс: в доме теперь было идеально чисто убрано, обед или ужин всегда есть и хорошо приготовлен, ребенок спокоен и здоров. И он решил, что Аля смогла-таки привыкнуть и адаптироваться к своей новой жизни и роли жены военнослужащего, даже не подозревая, насколько он ошибается и все эти домашние благости – результат помощи общежитских женщин и той самой уборщицы, которой он платил.

Он настолько находился весь в службе, что на все остальное не оставалось ни сил, ни эмоций, ни мыслей.

Хотя не совсем правильно – было одно! Он просто обожал свою новорожденную дочку! Когда он первый раз взял ее на руки и девочка ухватила его своими малипусенькими розовыми пальчиками за большой палец руки и улыбнулась ему беззубым ротиком, он отдал свое сердце дочурке навсегда и чуть не заплакал от того тепла и нежности, что разлились у него в груди, аж сердце защемило.

Это была его, папина любимая доченька-дочуленька! Маленькое солнышко!

И во сколько бы он ни пришел и как бы себя ни чувствовал после службы, первым делом мыл руки и осторожно гладил дочурку по головке и целовал, потому что, как правило, приходил он ближе к ночи, когда она уже мирно спала своим детским сном. А то и вовсе не приходил, оставаясь на службе.

Год.

Алевтина продержалась ровно год и сбежала на следующий день по его истечении. Степаниде в тот день исполнился годик и два месяца.

Ее мать с утра собрала все свои вещи и сумку с ними спустила из окна на бельевой веревке, чтобы никто не остановил, когда она будет уходить из общаги, отнесла Стешку соседке и попросила присмотреть, пока она якобы сходит в поликлинику на прием к врачу. И, подобрав сумку под окном, пооглядывалась по сторонам и шмыгнула по тропинке через парк, чтобы ни с кем не встретиться.

В центре стола, на самом видном месте, оставила записку Варсавину:

«Наконец я могу уехать! Какое счастье! Я возвращаюсь к маме, и даже не вздумай за мной ехать! Я сломала себе жизнь, выйдя за тебя замуж! Но, слава богу, теперь я свободна! Видеть тебя и слышать не могу!

Ненавижу тебя, ненавижу эту вашу вонючую общагу, вашу дерьмовую нищенскую жизнь и твою вонючую армию с тупыми солдафонами и их женами! Ненавижу это твое отродье, доченьку твою ненаглядную! Из-за нее я вытерпела столько боли и должна была жить тут целых полтора года! Ненавижу! И не смей мне звонить и что-то там говорить про дочь! Я выполнила свой материнский долг сполна – кормила твое отродье и заботилась о ней! Пошли вы теперь все на хрен из моей жизни!!»

И, прихватив все деньги, которые имелись в семье, Алевтина уехала к маме в Рязань, навсегда вычеркнув из своей жизни даже воспоминания о Варсавине.