Тот, кто называл себя О.Генри

И вот в одной из пристроек неуклюжего дома Портеров тетя Лина очистила от всякого хлама нежилую комнату, поставила в ней два стола, длинные скамейки, повесила портрет Авраама Линкольна на одной стене и портрет генерала Ли, яростного врага Линкольна, на другой и объявила, что в школу начальной ступени может поступить любой белый мальчик или девочка, которым в этом году исполнилось семь лет.

Первым пришел сосед Портеров плотник Эгберт Тат.

— Мисс Лина, — сказал он, потирая ладони, похожие на лопаты. — Мисс Лина, моему сорванцу скоро стукнет шесть с половиной… э… для ровного счета скажем — семь, верно? У моей старухи на руках трехлетний Дин, мальчонка еще без соображения, да еще намечается Джо… Я хочу сказать, мисс Лина, что Джо не родился, но скоро… это самое… Верно говорят, что чем человек беднее, тем больше у него детей. Сами понимаете, мисс Лина, городишко у нас, что курятник… Какие еще развлечения могут быть у бедняка! Взгляните на негров: все имущество — два глиняных горшка, а детишек всегда то десять, то двенадцать… Я не негр, конечно… Однако старухе моей туго приходится… У меня это самое… шестеро. Так уж, если можно, мисс Лина, присмотрите за старшим. То есть, я хочу сказать, за Томом. Ведь он с вашим Биллом вроде бы друг. Ну и, конечно, насчет разных наук… чтобы, значит, чтение, священное писание и послушание, понимаете?

— Это будет стоить один доллар в неделю, — сказала Эвелина и добавила, покраснев: — Я хотела бы получить вперед.

— Вот-вот, о том-то я и толкую, мисс Лина, — обрадовался Эгберт. — Чтобы, значит, священное писание и чтобы мальчишка не сбился с пути. Дерите его сильнее, он к этому делу привык.

— Можете присылать Тома ко мне, — ответила Эвелина. Эгберт сбил шляпу на самые брови, выудил из кармана кисет и, поплевывая на негнущиеся пальцы, начал отсчитывать центы.

На первый урок в школу Эвелины Портер пришли четыре мальчика и три девочки, не считая Билла.

Тетя Лина скомандовала:

— Мальчики сядут справа, вот здесь, у окна. А девочки вот за этот стол.

Когда все затихли, она развернула длинный бумажный пакет и подняла над столом кнут.

— Знаете вы, что это такое? — спросила она.

Все промолчали, с любопытством разглядывая кнут. Интересно, для чего он понадобился мисс Лине? Она положила плетку на стол.

— Дети, — сказала она. — В мире есть два надежных учителя. Это терпение и розги. Они прекрасно дополняют друг друга. И трудно сказать, который из них лучше.

Том Тат придвинулся к Биллу и прошептал:

— Это мой отец сплел вчера вечером. Из бычачьей кожи. Только я не знал — для чего. А потом он привязал его к ручке, да как огреет меня по спине! Изо всей силы! И сказал: «Это для пробы».

— Терпение воспитывается розгами, дети, — продолжала тетя Лина. — В священном писании сказано: «Розга и обличение дают мудрость». Всегда помните это, и вам будет легко в жизни.

— Врет! — шепнул Том Тат. — Меня отец колотит каждый день, и мне вовсе не становится от этого легче.

— Вашим отцам хлеб достается в тяжких трудах и в поте лица, вы должны хорошенько запомнить это. Все на земле трудятся. Даже муравей тащит в свое гнездо пшеничное зернышко. Вы тоже должны быть подобны этому муравью. Вы Должны быть бережливыми, скромными и трудолюбивыми, — говорила тетя Лина, — а когда вы станете взрослыми…

Эми Гоуэлс подтолкнула локтем Дороти Толлмен и, когда Дороти обернулась, прошептала:

— Моя мама печет сегодня пироги с яблоками. Вкусные. Я их страсть как люблю.

— … а — когда вы станете взрослыми, — повторила тетя Лина и крепко вытянула девчонок по спинам плеткой, — вы вспомните эти слова и скажете: «Как хорошо, что в детстве у нас была такая наставница, которая учила нас добру и истине!»

И так пошло изо дня в день, и можно было бы умереть от скуки, если бы только не книги и не Том Тат.

Книги лежали в шкафу, в комнате матери.

Дверь шкафа скрипела. На резных завитушках слежалась плотная, похожая на серую краску пыль.

За дверью жил сладковатый запах духов и висели платья матери. Много платьев: длинное из тусклого черного бархата с воротником из желтоватой блонды, длинное в голубую и белую полоску с высоким воротником и широким синим поясом, плетенным восьмерками; длинное темно-серое с тысячью шариков-пуговиц на груди и на подоле. И еще какое-то длинное, зеленоватое…

Какой она была — мама? Как миссис Тат — полная, краснолицая, в переднике, от которого пахло мыльной пеной? Или как мисс Фентон, местная модница, с розовым длинным лицом и прозрачными серыми глазами?

Отец никогда не говорил о матери.

Тетя Лина рассказывала, что у мамы были темно-каштановые волосы, и что по-французски она говорила так же хорошо, как и по-английски.

Сам Билл помнил только, что у матери был тихий голос.

Билл пробирался в комнату матери и рылся в шкафу. В ящиках под пузырьками из-под лекарств, старыми письмами и выцветшими шелковыми лентами он отыскал тонкую, как паутина, подвенечную фату и букетик матерчатых цветов на проволочках.

Из корсетов он выдергивал пластинки китового уса. Со старой батистовой шляпы обломал страусовый плюмаж — он мог пригодиться для игры в индейцев.