Тот, кто спасет

— А сначала ты их избил! Но дело не только в этом. — Помедлив немного, она продолжает: — Дело в том, кто ты. Точнее, кто твой отец. Причина в Маркусе. Его боятся. Его все боятся.

Она, конечно, права, но я-то тут при чем: можно подумать, он в любую минуту появится и накостыляет кому-нибудь за меня по шее.

И тут она спрашивает:

— А ты его боишься?

Я не знаю: он же мой отец. Он опасен, он убийца, но он все-таки мой отец. И я хочу с ним встретиться. Я не хотел бы, если бы боялся. И я говорю:

— Анна-Лиза, тебе я верю больше, чем кому-либо другому, и все же, если Совет узнает что-нибудь о моих чувствах к нему, и вообще что-нибудь… Я просто не могу говорить о нем. Ты же знаешь.

— Извини, зря я спросила.

— Но я могу сказать, кого я боюсь: Совета. И твоих братьев. Если… — Но я не хочу продолжать. Мы оба знаем — если они узнают о наших встречах, нам обоим грозит большая беда.

Анна-Лиза говорит:

— Знаю. Такой паршивой семейки, как моя, еще поискать.

— Ну, моя не намного лучше.

— Намного. У тебя есть Арран и Дебора. Они хорошие люди. А у нас хороших людей нет. Ну, Коннор еще ничего, когда он один, без Лайама или…

— Ты хорошая, — говорю я.

Она улыбается, а я вдруг соображаю, как ей, должно быть, грустно и одиноко и как повезло мне, что у меня есть Арран, и Дебора, и бабушка. И, без всякой задней мысли, я вдруг беру ее за руку и чувствую в своей ладони ее ладонь. Я снова касаюсь ее! Я немного удивлен, но это случилось, и я не хочу раздумывать об этом слишком долго. Наши руки почти одинакового размера: моя чуть шире, а у нее пальцы длиннее и тоньше. Кожа на ее руке мягкая и такого цвета, какого бывает кожа, а не грязь.

— Почему у тебя всегда такие чистые руки? — Я поворачиваю ее ладонь из стороны в сторону, осматриваю ее. — Я весь в красной пыли, а на тебе и на твоих ладонях ни пятнышка.

— Я же девочка. А мы, девочки, славимся своими способностями в таких областях, о которых мальчики даже мечтать не смеют. — Ее голос дрожит, рука едва касается моей.

Мне становится страшно, но останавливаться я не намерен. Кончиком пальца я обвожу в воздухе ее ладонь, палец за пальцем, а она держит ее, не опускает. Большой палец, ложбинка между ним и указательным, указательный, опять ложбинка, палец, ложбинка, палец, опять ложбинка, и вот, наконец, мизинец, а потом и запястье.

Она говорит:

— Я всегда удивляюсь тому, какой ты нежный. Это так не похоже на хулигана, каким тебя считают.

Мне хочется сказать что-нибудь в ответ, но в голову не приходит ничего путного.

— Ты опять притих, — говорит она.

— Что в этом плохого?

— Ничего, наверное. Тебе даже идет. — И она начинает пальцем обводить мою ладонь, как я обводил ее. — Просто иногда мне хочется знать, о чем ты думаешь. — Ее палец продолжает скользить вдоль края моей ладони. — О чем ты думаешь?

Я думаю о том, что мне нравится то, что она сейчас делает. Мне приятно. Сказать ей об этом? Не знаю. Я говорю:

— Я… ты…

Она смотрит на меня, наклонив голову набок.

— Ну вот, теперь ты прячешь лицо, — жалуется она. — Ты что, краснеешь?

— Нет!

Она берет меня пальцем за край подбородка и поворачивает мою голову к себе.

Мне становится немного жарко, но я бы не сказал, что я краснею.

Она говорит:

— Какой ты милый.

Милый!

Я отвечаю:

— А я всегда думал, что я мерзавец.

Она хихикает и встает на ноги.

— Ты милый, и ты медленно бегаешь. Ты никогда меня не догонишь.

И она убегает, а я догоняю, и в тот день я впервые ее ловлю.

ТЕМНЕЕТ

Время, наверное, уже за полночь. Вот и еще один день прошел. День, полный позитивных мыслей. День, когда я снова думал об Анне-Лизе, но ни на шаг не приблизился к тому, чтобы ей помочь. День, проведенный на дереве в ожидании Габриэля, который так и не пришел. Надо бы попытаться заснуть, но я не чувствую усталости. Я редко устаю по ночам. Даже наоборот, я как будто становлюсь еще живее, хотя и Чернее тоже.

Можно придумать еще какой-нибудь список или повторить то, чему учила меня Селия: как убивать ножом, как убивать голыми руками. Это весело. А можно заняться фактами. Например, из жизни мои семьи. Просто сидеть и перебирать имена: Харроу, Титус, Гонт, Дариус, Лео, Кастор, Максимилиан, Массимо, Аксель, Маркус, Натан. Харроу, Титус, Гонт, Дариус…

Да, списочек не из веселых, и депрессивные мысли мне сейчас противопоказаны, но ведь не моя вина в том, что всех моих родственников убили Охотники или замучил до смерти Совет. Хотя вот Маркус до сих пор жив, по крайней мере, насколько мне известно, он цел и невредим и живет неизвестно где. И он был рядом со мной, он спас мне жизнь, он провел для меня церемонию Дарения, но потом снова ушел и бросил меня одного, как всегда.

«Ты и сам неплохо справляешься», — сказал он мне на прощание. Классическая отговорка!

Нельзя думать о плохом. Надо оставаться в пози-черт-его-возьми-тиве.

Черт, до чего же мне погано.