Тот, кто спасет

Так, что у нас есть еще? А, да, птицы. Птицы позитивные, шумные и жадные – вечно они то горланят, то едят. Одни клюют семена, другие – насекомых. Иногда высоко над лесом пролетают вороны, но они не в счет: ко мне они не спускаются. Они черные. Как углем нарисованные. Или как будто вырезанные острыми ножницами из куска черной бумаги. Я высматриваю орлов, но ни один пока не появлялся; вспомнив о них, я начинаю думать об отце и о том, правда ли он превращался в орла, чтобы следить за мной, и тогда мне начинает казаться, что это было давным-давно, и…

Хватит!

Мыслям об отце тут не место. О нем вообще нужно думать избирательно. Не давать себе поблажек. Иначе легче легкого соскользнуть в негатив.

Так… значит, еще раз о том, что меня окружает. О чем я не вспомнил? О деревьях говорил, о небе, облаках, птицах тоже говорил. Да, о тишине… ее тут много. Прямо залейся. Особенно по ночам ее столько, что на весь Тихий океан хватило бы. Тишину я люблю. Никакого жужжания, никакого электрического треска. Тишина. В голове ясно. Наверное, я бы даже речку внизу, в долине, слышал, если бы не деревья: они глушат звук.

Так, с тишиной разобрались, теперь о том, что движется. Движения здесь не так уж много: до сих пор я видел только небольших оленей – они очень тихие, коричневые, все такие тонкие, хрупкие и слегка нервозные. Еще движутся кролики, они серовато-коричневые и тихие. А еще здесь есть полевки, серо-коричневые, и сурки, серые и тихие. Есть пауки, черные и тихие; мухи, черные и тоже тихие, пока не подлетят ближе, и тогда окажется, что они жужжат, да так громко, что даже смешно становится; одна заблудившаяся бабочка василькового цвета, тихая; с деревьев падают шишки, коричневые, они тоже тихие, но, когда падают с дерева на землю, выговаривают одно-единственное слово – «туп»; еще с деревьев падают иглы, тоже коричневые, и шумные, как снег.

Вот и весь окружающий позитив: бабочки, деревья и прочая хрень.

Теперь можно и о себе поговорить. На мне старые ботинки. Их толстенные подошвы гнутся не хуже, чем мои ноги, так давно я их ношу. Коричневая кожа местами потрескалась, на правом ботинке лопнул шов, сквозь него внутрь затекает вода. Джинсы давно уже потеряли всякую форму и похожи на мешки, зато они удобные; правда, протерлись так, что светятся, на левом колене дыра, внизу штанин бахрома; прежде синие, теперь они стали серыми, с пятнами от земли и зелени. Ремень: черная кожа, медная пряжка. Хорошая вещь. Футболка: была белая, теперь серая, на правом боку дыра, на локтях много мелких дырочек, как будто кто погрыз. Насекомых у меня нет, по крайней мере, нигде не чешется. Хотя я грязный. Иногда я моюсь, если просыпаюсь в крови. Хорошо хоть, что на моей одежде никогда не бывает крови. Я всегда просыпаюсь голым, когда…

Думай об одежде!

На чем я остановился? Кажется, на футболке. Поверх футболки рубашка, толстая и теплая, из шерсти, на ней еще можно разглядеть зеленые, черные и коричневые клетки. Уцелели три черные пуговицы. На правом боку дыра. На левом рукаве прореха. Трусов и носков у меня нет. Носки раньше были; куда они девались, я не помню. Еще у меня были перчатки. Шарф, наверное, в рюкзаке. Сто лет в него не заглядывал. Надо бы посмотреть как-нибудь. Все-таки занятие. Может, там же и перчатки найдутся.

Так, что теперь?

Даже не стемнело. Значит, можно еще о себе подумать.

Руки у меня жуть на что похожи. Просто жуть. Обветренные, шершавые, в трещинах; правое запястье все в таких шрамах, как будто кожа на нем расплавилась и потекла, а потом опять застыла; ногти черные, обгрызены почти под корень; и татуировки. Три на правом мизинце и одна большая на тыльной стороне левой ладони. Ч 0.5. Половинный код. Это чтобы все знали, кто я: наполовину Черный. Ну а для тех, кто не разглядит татуировки на руках, есть еще запасные – на ноге и на шее (моя любимая – шучу!).

Но эти татуировки – не украшение, и даже не простое клеймо: в них есть магия. Если меня поймают Охотники и я снова попаду в руки мистеру Уолленду, мне отрежут мизинец, положат его в колдовскую бутылку, и я буду в их власти. Если бутылку сожгут, я умру; через нее мне смогут причинять всякие мучения. Так я, по крайней мере, думаю. Татуировки – способ держать меня под контролем. И сначала они воспользуются ими для того, чтобы заставить меня убить отца.

Только я никогда его не убью. Не смогу, даже если захочу, ведь мой отец самый сильный Черный Колдун из всех, о ком я когда-либо слышал, и у меня просто не хватит сил, ведь я против него ничто. То есть я, конечно, неплохо дерусь и хорошо бегаю, только против Маркуса этого мало.

Черт! Опять я о нем думаю.

Подумаю-ка я лучше снова о своем теле.

Иногда оно вытворяет странные вещи. Оно превращается. Об этом надо подумать, и как следует. Надо понять, как оно превращается, зачем и, главное, в кого.