Тот, кто умер вчера

Не имея собственного опыта побега из мест заключения, я попытался обратиться к опыту человечества, но ничего путного в голову не пришло. Разве что вспомнились литературные персонажи — Эдмон Дантес и Павка Корчагин. Увы, ни тот, ни другой случай для моей ситуации не годились. Дантес готовил побег долгие годы, а в моем распоряжении была всего одна ночь. Павку вообще выпустили по ошибке.

Где-то на периферии моей памяти появился еще Дэвид Копперфильд, умеющий выбираться из самых сложных ловушек, но это было совсем из другой оперы.

В «обезьянник» меж тем опять доставили нескольких местных забулдыг, пьяные голоса которых я хорошо слышал. Некоторые из них, видимо, были совсем уж вдрабадан, потому что они продолжали качать права, обзывали дежуривших ментов всеми полагающимися для такого случая ругательствами. Получив свою порцию ударов дубинками, все новоприбывшие были благополучно распиханы по клетушкам. Я же продолжал оставаться один и, изнывая от скуки, то и дело приставлял к дверям ухо, стараясь уловить разговор дежурных, но их слов разобрать не удавалось.

Только совсем поздно, ближе к полуночи, мое одиночество было нарушено. Новый сиделец оказался пьяным мужичком с ободранным до крови лицом. Живописный гардероб моего соседа наглядно свидетельствовал о том, что перед тем как его подобрали патрульные, он почивал прямо на сырой земле. Будучи совершенно не в себе, мужчина лишь издавал какие-то звуки, отдаленно напоминающие мычание. Свое присутствие новый сосед ознаменовал тем, что от души высморкался на стену, поочередно закрывая пальцами ноздри, затем вытер об штаны склизкие пальцы, плюнул два раза на пол, отпустил под нос популярное в здешних стенах ругательство про легавых козлов, упал спиной на скамейку и захрапел, забывшись сном праведника.

В камере немедленно распространился запах отторгнутой пищи и окаменевших носков. Не в силах выносить булькающий храп, я раздраженно толкнул лежащего. Не подействовало. С таким же успехом я мог бы пинать мешок с цементом.

В этот момент за дверями послышались шаги. Я не хотел, чтобы меня видели праздношатающимся из угла в угол, поэтому принял горизонтальное положение, натянул на голову пиджак и притворился спящим.

Квадратное окошко открылось.

— А здесь двое, — раздался голос. — Того, что справа, задержали пэпээсники. Его завтра от нас переведут. Нарушение паспортного режима. Жил под чужим именем и пытался идиота из себя корчить. Другого подобрали на улице. К утру протрезвеет, составишь протокол и выгонишь взашей.

Окошко закрылось, но дежурные, старый и новый, по-прежнему стояли под дверью.

— Ну все, Толян. Все двенадцать задержанных налицо. Принимай. И спасибо тебе, что согласился подменить. Сам понимаешь, у меня дежурство, а жену в роддом увезли. Ждали только на будущей неделе, а она уже собралась. Я Перепелкину звонил и Яцко… не захотели подменить. Только ты. Так что за мной два дежурства в твою пользу.

— Не переживай. Все нормально. Дуй в свой роддом, а то к самому главному опоздаешь. Желаю, чтобы был пацан.

— На кой мне пацан, у меня их уже двое… Оба оболтусы.

— Ну тогда пусть будет девка.

— Вот за это спасибо. Бывай, погнал я.

Выслушав этот нехитрый житейский разговор, я опять вспомнил о варианте «а-ля Павка Корчагин». «А почему бы и нет?» — рассудил я. Сменщик-то, решивший посреди дежурства прийти на выручку своему коллеге, моего лица не видел. Зато мой уставший соседушка одного со мной роста, разве что малость потолще. Совсем чуть-чуть.

Преодолевая брезгливость, я стянул с соседа штаны, не забывая во время процедуры прислушиваться, не приближается ли к дверям клетушки бдительный дежурный. Переодевание, хоть и оказалось хлопотным делом, прошло без помех. Только когда стал перекладывать пьяного сокамерника на свое место, тот перестал храпеть, разомкнул веки, поморгал осоловевшим глазом и буркнул:

— Ты кто?

— Дед Пихто, — пояснил я и, чтобы привести его в прежнее бессознательное состояние, отвесил ему короткий, но хлесткий удар в челюсть.

Успокоив пьяного, я несколько минут стоял перед шероховатой стенкой, собираясь с духом. Наконец, глубоко вздохнув, провел левой щекой по колючей штукатурке. Боль обожгла лицо, а на стене осталась кровавая полоса. Кажется, вышло. Через какое-то время царапины подсохнут, щека припухнет — будет в самый раз.

Под утро, когда я уже сидел на скамейке, для пущей убедительности образа держась обеими руками за голову, загремели ключи, проскрипели дверные петли. Уставший и равнодушный голос произнес:

— Что, Сидоренко, не спится? Вставай, на выход.

— Ой, мля! — ответил я.

— Вставай, вставай. Темницы рухнут, и свобода нас примет радостно у входа, — подбодрил меня на редкость образованный дежурный с погонами капитана милиции. — Ну и рожа у тебя.

— Анальгина нету?

— Ишь ты! Может, еще сто граммов попросишь?

— Не помешало бы.

— Извини, не припас. Дома тебе будет и анальгин, и все остальное.