Тот самый яр...

— Дрянь! Сама виновата! Другая бы сумела меня воспламенить, пары поднять…

— Паровозик без топки, — не пасовала толстуха.

Занёс руку над головой жены, болезненно опустил, не приведя в действие вспыхнувший замысел.

Начались частые стычки. Не было покоя ни в раю дома, ни в аду следственном…

Не считал усердник Пиоттух служебную бумагу настоящей, если в ней не сверкали убийственные буквы в/м. Высшая мера, подписанная «тройкой», приносила успокоение: ещё один нарник будет убаюкан пулей.

«Косить бы из пулемёта двуногую нечисть, согнанную на яр. Покончить разом с тупыми супротивниками страны Советов. Против какой силы прёте, эсерики-засерики, кулачьё-сволочьё? Именем НКВД мы сметём погань нации… Наше воцарение не в вашу пользу…»

Такие бравые мысли шестиколенный Авель приветствовал. Повернёт ли его река жизни на седьмой плёс? Неужели он повинен в том, что супруженция до сих пор не обзавелась дитём, не дала старт новому колену рода Пиоттухов?

Задабривал Матильду золотишком, сверкающими камнями колье. Плата оказывалась слишком дешёвой. Жена вымаливала иную драгоценность — ребёнка. Порою ей не хотелось иметь детей от мужа-недоразумения. Родится какой-нибудь колючий сорняк, мучайся потом с ним на поле жизни…

Скопище неубывающей рвани тяготило, изматывало особиста. Откуда наплывала вонючая масса кулаков, казаков, диверсантов, единоличников, эсеров, бандюг? Свинец еле справлялся с неубывающими нарниками. Шестиколенный Авель предлагал коменданту новшество: науськать на приговорённых к расстрелу изъятый из тайника «контрреволюционеров» пулемёт «Максим». Скорострельник служил белым. Пусть Максимушка послужит красным. Сгрудим вшивую массу, полыхнём огнём во имя окончательной победы интернационала.

Отклонили заманчивое предложение рационализатора. Надо в беззаконной стране соблюдать условную законность. Ясно: «Максим» ждал горячей работёнки.

На допросах во гневе особист Пиоттух надрывал контрикам уши. С размаха тыкал растопыренными пальцами в глаза. Слабые руки не годились для боксёрских ударов под дых. Выбирал жертвы, готовые вскоре перейти по настилу перед потайным оконцем стрелка. Зачем что-то видеть, что-то слышать приговорённым к расстрелу. Высшая мера безмерна. Свинец всё поймёт, всё спишет, всё сотрёт с последних скрижалей судьбы.

Мир кипел малыми войнами, развязанными ошалелым фюрером. Тень великой войны прокатывалась по границам большого Отечества, утыканного концлагерями, комендатурами. Европа захлёбывалась от внешней войны. Лагерь социализма задыхался от борьбы внутренней — беспощадной.

Арестованному Горелову шестиколенный Авель представлялся исчадием ада. Через чёрную дыру ада втягиваются жизни, они со свистом проносятся по Ярзоне, вмуровываются в песок.

— Русские — народ-сброд. Полуазиатчина. Казаки-разбойники размахались шашками, Сибирь покорили, до вод океанских добрались. Останову не было. — Пиоттух, как портянку, разматывал историю России. — Нахватали земель под долгую руку государеву. Удержать не знают как. Аляску-аппендикс отрезали — все еще много земли осталось… Русские — те же арабы, только рожами посветлее.

— Авель Борисович, ты аполитичен, — доказывал Сергей Горелов после одной из жарких дискуссий. — С Родиной надо кровью слиться, чтобы вобрать в себя страну до каждой рязанской деревушки, до любого сибирского просёлка.

— Родина — звук… тинькнет — и нет её. Не я — Пушкин открыл:

Москва, как много в этом звуке
Для сердца русского слилось…

— Дочитывай дальше:

…Как много в нём отозвалось…

— Не разубедишь, господин Горелов. В моём сердце ничего не отзывается. Я поставлен НКВД выбить дурь и мозги из биологического материала. И мы выбьем, вычистим ересь.

— Кто это мы?

— Герои тридцатых — бесстрашные рыцари без упрёка. Нас Феликс Дзержинский свинцом накачал… крепче стали мускулы наши. Беспощадность — вот наиглавнейшая наука, верное условие нашей победы. Последнюю каплю жалости высушим плевком револьвера. Задушим в зародыше любое восстание. Осадим всплеск любой азиатской крови. Час мщения пробил… Не для того Ленин влил в страну яд революции, чтобы кто-то вылечил теперь землю русскую…