Тоталитаризм и вероисповедания

законодательной процедурой, а также из обычаев и правил общественной жизни, утвержденных государственной властью, применение которых обеспечивается принудительной властью государства с целью защиты, укрепления и развития отношений и процедур, выгодных и удобных правящему классу».

«Советское государственное право».

Вот пример практического применения Вышинским его же принципа аналогии. Допрос на процессе 1937 года.

Вышинский: Вы были сторонником поражения в 1934 году?

Радек: В 1934 году я считал поражение неизбежным.

В.: Были ли Вы сторонником поражения?

Р.: Если бы я мог предотвратить поражение, я был бы против него.

В.: Вы считаете, что Вы не могли бы его предотвратить?

Р.: Я считал поражение неизбежным фактом.

В.: Вы принимали всю линию Троцкого, известную Вам в 1934 году?

Р.: Я принимал всю линию Троцкого в 1934 году.

В.: Было поражение частью этой линии?

Р.: Да, это была пораженческая позиция.

В.: Позиция Троцкого включала в себя поражение?

Р.: Да.

В.: Вы с ней соглашались?

Р.: Да.

В.: Следовательно, если Вы соглашались, значит, Вы были сторонником поражения?

P.: С точки зрения ...

В.: Вы шли к поражению?

Р.: Да, конечно...

В.: То есть. Вы были сторонником поражения?

Р.: Конечно, если я говорю «да», значит, мы шли к поражению.

В.: Кто же из нас правильно формулирует вопрос?

Р.: Я думаю. Вы неправильно ставите вопрос.

В.: В 1934 году Вы были не против поражения, а сторонником такового.

Р.: Да, я так сказал.

30

Так события, которые подсудимый предполагал, превращаются в события, которых подсудимый желал по системе аналогии в редакции Вышинского. Подсудимый становится преступником, «работавшим» на разрушение государства. Сравни это с нацистским определением права:

«Закон — оформленный план вождя, а потому он является выражением народного образа жизни (volskische Leben-sordming). Сформулированный план вождя есть высший авторитет закона». «Таким образом, — пишут Фридрих и Бжезинский, — в фашистском понимании закон отождествляется с такими идеями романтиков и исторической школы юриспруденции, как «Volksgeist». К этой теме мы вернемся, рассматривая историко-философские источники тоталитаризма.

Террор и единомыслие

Тоталитаризм всегда устремлен в будущее, причем с типично тоталитаристской убежденностью в своей правоте, в научности и неизбежности «законов» марксизма-ленинизма, а у нацистов — в правильности и неопровержимости интуиции вождя. Тоталитаризм отвергает современность и ее проблемы во имя величественных схем социальных перестроек и преобразования человека. Перемены, особенно резкие перемены, обычно вызывают сопротивление человека, общества. Поэтому резкие перемены невозможны в демократическом обществе, они вызвали бы резкий и массовый отпор. В тоталитарных обществах сопротивление подавляется организованным террором, поэтому террор неизбежен в тоталитарном государстве. Сначала он избирателен, направлен против тех или иных категорий общества, но в конце концов становится всеохватывающим, ибо социальные группы взаимопереплетены в обществе, их невозможно полностью изолировать друг от друга. Поэтому террор против одной общественной категории вызывает сопротивление или, во всяком случае, недовольство другой, и он в конце концов охватывает всю страну. Из профилактического террор превращается в основополагающий метод достижения целей, поставленных государством, и обеспечения атмосферы перманентной революции, без которой режим теряет свою динамику, а в конце концов и власть над обществом.

У Фридриха и Бжезинского в книге, написанной в 1956 году (пересмотренное и исправленное издание 1965 года), высказано лишь предположение о возможности потерять власть; мы же теперь можем изменить предположение в утверждение.