Тотальное превосходство

— Вы с женой развелись, но тем не менее живете с ней пока еще в одной квартире… Или нет, нет… может быть, даже и не так. Вы живете все-таки в разных квартирах… Но она тем не менее очень часто, гораздо чаще, чем этого требовала бы необходимость, приходит в вашу квартиру — под разными, в большинстве своем чрезвычайно нелепыми предлогами — и остается даже у вас иногда ночевать. — Моя улыбка понравилась дождю, и он вдруг, превратившись в одночасье в отзывчивого, беззлобного и простодушного, перестал ее поливать. Он топтал мне волосы, плечи, руки, две выпуклости ягодиц, ботинки и даже бесстыдно атаковал мою ширинку, но он, милый, чудный, славный, никоим образом теперь не прикасался к моему лицу. — Вы разговариваете с ней. Но, к досаде ее, очень нехотя. Вы говорите ей всегда что-то неясное и невнятное. Она не понимает вас и поэтому злится. Вы держитесь лениво, равнодушно. А она всякий раз раздражена. Возбудима. Разгорячена. Она рассказывает вам какие-то глупые, несуразные истории и многозначительно при этом поглядывает на вас. Вы вяло отмахиваетесь и смотрите телевизор, или читаете газету, или курите перед окном… Она вспоминает прожитые с вами дни. Она говорит, что вы предали ее, она говорит, что так до сих пор не может простить вас и вместе с тем не может и забыть вас, она говорит, что испытывает постоянное желание убить себя, поджечь, например, себя, вот прямо здесь, в квартире, у вас на глазах… В конце концов вам все это надоедает и вы начинаете кричать на нее, а потом вдобавок еще и кидаетесь прогонять ее. И тогда она позволяет себе заплакать. Она садится на пол и принимается раскрашивать свое лицо жирными слезами, смешанными с не менее жирной тушью… Вы смотрите на нее, морщитесь, массируете шею, уши, виски и, наконец, говорите ей, что если она хочет, если она очень хочет, то она может сегодня у вас, собственно, переночевать… Вы спите в разных комнатах… Ночью вы неожиданно вдруг просыпаетесь. Вам кажется, что в комнате, кроме вас, еще кто-то есть. И вы, между прочим, не ошибаетесь. Ваша бывшая жена стоит перед вашей кроватью и заносит над вами огромный, чудовищных, скажем так, размеров молоток… Нет, скорее разделочный топорик, а может быть, даже топор-колун, нож-мачете, полуметровую заточку… Или так: направляет точно вам в глаз ствол пневматического пистолета, целится вам в рот из арбалета, пытается выплеснуть на вас расплавленный свинец, старается втиснуть вам меж зубов запредельно ядовитую таблетку, пристраивается вогнать вам в задницу, о… простите, вам в анальное отверстие гранату из сурового гранатомета «муха»… Вы в ужасе — холодеют глаза, раскаляются пятки — ползете по кровати и падаете с другой ее стороны… Сердце ваше крушит бешено стены спальни… Через какие-то секунды вы выглядываете из-за кровати и понимаете, что все это вам только померещилось, приснилось. В комнате, кроме вас, на самом деле никого нет… Однако дверь приоткрыта и чуть колышется вроде как от сквозняка. Вы поднимаетесь и идете в гостиную. Но свою бывшую жену вы там не находите… Вашей бывшей жены вообще больше нет в квартире. Она ушла. Она исчезла… Вы зажигаете во всех комнатах свет, и на кухне тоже, и ванной, и в туалете, и, разумеется, в прихожей и не спите, печальный и задумчивый, до самого утра… Через неделю ваша бывшая супруга приходит к вам снова…

Там, где черный свет клином сошелся, стоял мужчина, руками теперь треугольно, прямоугольно жестикулировал, ромбовидно-пирамидально, цилиндрически-параллелепипедно, уменьшенный теперь добровольно до половины своего роста, со смытыми дождем носом, ушами, губами — одни глаза, растянутые на сантиметры, на метры, на километры между подбородком и волосами пытались рассказать о происходящем… Тщетно, хотя и со старанием.

— Она преследует тебя… Она больна тобой. Ты единственный реальный смысл ее жизни. Она ненавидит тебя. И она обожает тебя… Она нуждается в тебе как в воздухе… Это не любовь. Это самое-самое-самое настоящее клиническое заболевание. Это химия тела. Феромоны, возможно, или что-то еще, или что-то еще. — Дождь не нарушил еще пакт о ненападении на мое лицо. Кожа на щеках моих и на губах моих пылала. Я видел язычки пламени, подымающиеся к глазам. Мне было смешно и тоскливо…

Мужчина, не мужик, обращался не ко мне — к себе, но через меня, избрав меня проводником, потому что обращаться непосредственно к самому себе ему было страшно, и странно, и чуждо сейчас; он не хотел признаваться себе, что он — это именно он, а не кто-то другой, он раздвоился, он расстроился, он вдруг увидел сразу десятерых себя за моей спиной, разглядывал их, прикусывая дрожь, проглатывая крик, считал, тыкая в своих двойников пальцем, сбивался со счета то и дело и тогда скулил и чесал отрывисто и бойко попеременно то одной рукой, то другой по-собачьи за ушами, выпихивал глаза наружу, строгий, сосредоточенный, неприступный, сам себе неподвластный, но всем другим, даже пробегающему съеженному коту, готовый подчиниться…