Тотальное превосходство

Настя поймала свое отражение в черном оконном стекле. Две звезды попали ей точно в оба ее недоумевающих глаза. Недоумение вскоре вскарабкалось к негодованию. Тонкий каблучок застучал по паркету. Левая рука потянула платье к коленям, а правая задумала, треща жестоко ногтями, пощипать немного, совсем немного, диван под легкими и тугими одновременно, круглыми Настиными ягодицами. Изо рта Настя выдыхала плавящий губы жар, а носом Настя вдыхала парализующий ноздри холод. Диван под своими прелестными ягодицами Настя порвала уже через какие-то мгновения в клочья. Раны на диване пульсировали и кровоточили. Насте было мокро и неловко сидеть на той ране, но она тем не менее продолжала на ней неблагородно сидеть.

— Если тебе что-то не нравится… — проговорила Настя сквозь прикусанную губу, нижнюю, сбивая частыми, порывистыми взмахами ресниц слезы со сменивших уже некоторые мгновения назад тихое негодование на кричащую обиду глаз. — Если тебе что-то не нравится, то тебя тут никто не держит. Обязательства отсутствуют, двери открыты… Я не смею навязываться. Я не имею права даже тебя о чем-то просить… Господи, как же я на самом деле ненавижу тот мир, который ты создал, Господи!.. Когда-то… Не подумав. И не решаясь все эти миллионы лет хоть однажды признаться в совершенной ошибке…

Нет, не равная…

Два фуэте, три пируэта, один за другим, неумело, но со старанием, отдохновенно и с искренней верой в то, что я самый лучший даже в производстве фуэте и пируэтов, взлетел к потолку, буравя темечком набеленную плоскость, известка, как перхоть, сыпалась на рубашку, упал на пол, даже ноги не подогнулись, подпрыгнул на мягких подошвах…

С лучезарным, одухотворенным, сияющим лицом, пламенеющим, ослепляющим, обвалился на колени, смеялся сквозь плач и плакал сквозь смех, отталкивался руками от пола, охая и кряхтя, тащил-волочил себя к дивану и к сидящей на нем замечательной девушке Насте, но не равной…

— Давай просто помолчим… — медово пел, источая нежность и желание из глаз, и вроде как непроизвольно, и словно бы случайно, и будто бы невзначай, скромно демонстрируя, сделав вид, что не в силах больше руководить собой и сдерживать себя, свою сексуальную распущенность, ха-ха-ха, и, можно даже сказать, извращенность, массировал правой рукой свой спрятанный под тонкими летними брюками вздувшийся член. — Давай, мать твою, просто посидим и помолчим! Меня достала уже, мать твою, эта наша мудовая и бесполезная болтовня!.. Давай помолчим… Мы много говорим, — прошептал влажно и горячо, подобравшись уже в тот самый момент к какому-то Настиному уху, кажется к левому. — Мы мало занимаемся делом…

…Рычал, матерился, задыхался…

Забыл, как меня зовут.

Наплевал на свою прошлую жизнь и на свою будущую смерть.

Взбирался отчаянно и самозабвенно к осознанию себя Богом…

Не щадил девушку Настю, точно так же как, собственно говоря, не щадил и самого себя…

Упивался бесконечным, непрерывным, непрекращающимся наслаждением. Но и не верил вместе с тем, что подобное наслаждение случается.

Одежду у Насти не отнимал.

Надежду у Насти не отбирал.

Сам приспустил только свои брюки и свои трусы. Освободил от стеснения рубашки свою грудь.

Секс в одежде возбуждает и приносит еще больше удовольствия, чем секс без одежды.

Заговорил вдруг в момент наивысшего счастья на мертвом и давно забытом уже всеми языке индейцев ассинибойя.

И Настя меня поняла…

— Твоя девочка сейчас с тобой не живет… — Измятый, погнутый, расцарапанный, надкусанный в некоторых местах, вымытый Настиным языком, просоленный Настиным потом и своим потом, разумеется, тоже, благоухающий спермой, испитый до безукоризненной пустоты, я почти что сейчас уже спал. Почти… — Она куда-то уехала. Ее куда-то увезли. И вовсе не родственники, как мне кажется. А кто-то другой. Один, двое, трое… Нет, их было, по-моему, двое. Несколько месяцев назад. И ты даже не догадываешься теперь, где она. Тебе просто в какой-то день сообщили, что она жива. И только-то… Бог мой, а это ведь все действительно правда. Я знаю, что это самая что ни на есть настоящая правда…

Настя вылила себе на лицо половину стакана минеральной воды. Вода вскипела тотчас на Настиной коже, свернулась потом в прозрачные шарики и исчезла уже после бесследно, с шипением, оставив вместо себя в воздухе, над Настиным лицом, на какие-то доли мгновения легкий, едва заметный парок или дымок.