Тотем Человека

Дина продолжала рассказ. Измотанная, несчастная, она открылась одной из подруг. Та была из Потока. Подруга пригласила Дину на 'лекцию' — так они называли свои сборища — и Дина пошла, хотя боялась, что ее заманивают в секту. Но, по большому счету, ей было уже все равно. 'Лекция' оказалась самой настоящей лекцией. Все происходило в просторном, светлом зале; собравшиеся выглядели обычными людьми. Не было фанатичного блеска в глазах, никто не кликушествовал, не молился напоказ. Все ждали лектора. Когда он взошел на трибуну, его приветствовали сдержанными аплодисментами. Лектор выступал полтора часа. Он не сказал ни слова о том, что Поток — религия. Он даже не назвал Поток философией. Все полтора часа лектор рассказывал о человеческих проблемах, о том, как трудно жить людям, и насколько проще может стать жизнь, если слушать голос Тотема в своем сердце. Лектор говорил о злобе, о тревоге, о бесполезных умствованиях, о вечном страхе смерти и страхе наказания после смерти. Он говорил — и Дине казалось, что он рассказывает о ней. Когда лекция кончилась, началась медитация. Подруга шепнула Дине, что можно уйти, но Дина осталась. И вошла в коллективный транс — вместе со всеми. С первого раза, без наркотиков, сама по себе.

Никогда в этой жизни ей не было так хорошо.

И она пришла на лекцию снова. И снова слушала лектора — он на сей раз был немногословен. Потом опять устроили медитацию. Дине хотелось заплакать, когда кончился сеанс, так ей было дивно, так отдохновенно там, по ту сторону человечьего бытия. Но она не заплакала. А потом была еще одна лекция, и еще, и еще…

Через месяц она в очередной раз попалась извращенцу. Вернее, наоборот: он попался ей. Был вагон метро, час пик, и духота, и вонь, и потная, грязная лапа сзади. Дина дождалась 'Техноложки' — там всегда выходила куча народу. Когда открылись двери, люди хлынули наружу. Вокруг стало чуть свободнее. Дина резко повернулась и ткнула пальцами в глаза того, кто стоял позади. Он даже не успел убрать руку. Из глаз хлестанула какая-то бледная жижица, извращенец упал и стал корчиться на полу, закрывая лицо, а Дина выпрыгнула из вагона и не торопясь пошла к эскалатору. Впервые в жизни она не стала размышлять, как бы поступила на ее месте кошка. Она просто поступила, как кошка. Инстинктивно. Не думая. С тех пор все плохое словно бы текло мимо нее, не задевая. Она точно знала, как ответить хамливой тетке в магазине, чтобы та заткнулась; как посмотреть на однокурсника, чтобы тот почувствовал себя ничтожеством; как принимать комплименты поклонников, чтобы те видели в ней богиню; она вновь стала кошкой, как это было когда-то, до рождения. Правда, через год лекции почему-то превратились в секретные мероприятия, на них стало очень трудно попасть. Вести о том, где будет новая лекция, передавались из уст в уста. Говорили, что такие правила ввел новый лектор. Дина его никогда не видела. Она как раз собиралась разузнать все об этом новом лекторе, но нашлось дело более важное. Она встретила меня.

— Самое главное, что я перестала всех ненавидеть, — говорила Дина. Кухня то и дело принималась кружиться, в ушах звенело. 'Коперник целый век трудился, чтоб доказать земли вращенье. Дурак, зачем он не напился, тогда бы не было сомненья…' — Я поняла, нельзя так относиться к простецам. Они все убогие. У кого нет памяти о прошлой жизни — у того нет Тотема. У кого нет Тотема — тот обделен от рождения. А ты… ты должен их ненавидеть. Ты их ненавидишь каждый день. У тебя работа такая. И чем дольше будешь себя против всех настраивать, тем легче будет ненавидеть. Неужели ты способен ненавидеть убогих? Я бы так не смогла.

— У них есть… Тотем, — сказал я. Меня повело куда-то вбок и вверх, я лег на пол и закрыл глаза. — Тотем… Человека.

— Бедный мой, — услышал я. Потом всё куда-то провалилось.

Глава 5 Аб хинк

Дольки апельсина были нежные, глянцевые. Они окружили курицу на противне, точно утлые спасательные шлюпки, собравшиеся вокруг 'Титаника'. Птичья кожа превратилась в сладкую корку, и сквозь нее сочились бежевые слезы. В последнем протесте человечеству вскинулись обрубки лап, стыдливо прижались к груди культяпки-крылья. Из развороченного куриного зада торчал апельсиновый шар. Стокрылый нацелился ножами, вонзил клинки в мясо, неуловимым движением отпилил ножку и ловко подал Саше на тарелку. Тут же добавил апельсиновых долек.

— Это не надо, — засмеялась Саша. — Это я не буду.

— Ты попробуй сначала…

— Я представляю. Мама все время то свинину с яблоками делала, то лимонную корку в суп бросала. Ешь-ешь, потом на зубах такой, короче, фрукт, — она произнесла это нарочито по-простому: 'фрухт'.

— А ты все равно попробуй.

Саша покорно улыбнулась. Для тебя все что угодно. Она подцепила вилкой дымящуюся корочку, слегка задержала дыхание и отправила в рот. Прожевала.

— Вкусно, — сказала она с удивлением. Стокрылый улыбнулся:

— Теперь все вместе.

Саша отрезала треугольник мяса, поддела ножом пюре, добавила его на вилку и, покосившись на Стокрылого, накинула сверху апельсин.

— М-м, — сказала она через секунду.