Тотем Человека

Когда я в двести восемьдесят пятый раз прошел от стены до окна и повернулся, чтобы идти обратно, в дверь постучали. 'Да-да', - сказал я преувеличенно веселым тоном. Ничего не произошло: тот, кто был за дверью, выжидал положенную минуту. Я успел мгновенно разозлиться на тех, кто придумал это идиотское правило, почти столь же мгновенно успокоиться и напрячь мышцы лица таким образом, чтобы получилась улыбка. За последние два месяца я научился очень быстро брать эмоции под контроль. Иногда это помогало.

Потом дверь открылась. На пороге стояла удивительной красоты девушка в джинсовом костюме. У нее были прямые черные волосы и орехового цвета глаза, по-кошачьи круглые.

Маску она не носила.

— Привет, — жизнерадостно сказала она. — Меня Мила зовут. Я твой партнер по накачке.

— Заходи, — сказал я. Красавица заулыбалась и сделала шаг вперед. Она пересекла комнату — охотничьей походкой — и протянула ладонь. Я осторожно пожал кончики пальцев. На ощупь пальцы были горячие, жесткие и сухие.

— Тим, — представился я.

— Я знаю, но все равно очень приятно… У тебя второй стул есть?

— Нет, — сказал я.

— Что ж они так, не подготовили ничего, — вздохнула Мила. — Ну… давай на стол сядем?

— Давай, — согласился я. Легко подтянувшись, она устроилась на столе. Спину Мила держала прямо, ноги скромно свела вместе. Приглашая, похлопала по столешнице. Я примостился рядом. Снова захотелось болтать ногами, но я сдержался.

— Ты в первый раз, да? — спросила она.

Я кивнул.

— Тогда слушай. Поедем втроем: твой куратор, ты и я. Куратору почти ничего делать не придется. Мне, по большому счету, тоже. Моя работа — вас обоих накачать под завязку сейчас и продолжать понемногу дарить во время операции. Я очень сильная, это без ложной скромности говорю. Так что основная работа — на тебе. Работай, не отвлекайся. Если какие-то непредвиденные ситуации будут, куратор все разрулит. Он давно к ним внедрен, свой человек.

Я кивал. Наверное, у нас было не так много времени, но я никак не мог собраться с духом. Ведь надо ее обнять хотя бы. Или она по-другому накачивает?

— Кто это будет? — спросил я, просто, чтобы что-то сказать. — То есть, кто, ну, э-э, объект?

Мила улыбнулась и взяла меня за руку. Я невольно опустил глаза. Все-таки удивительно горячие у нее пальцы, прямо обжигают. Или это у меня руки холодные? Нервы шалят…

— Знаешь, как нас зовут, Тим? — спросила она.

— Не понял?

— Наш Отдел вся Контора зовет 'зверинцем'. Мы — домашние животные. Рабочая скотинка. Когда есть нужда, нас поднимают по тревоге. Нам никто не должен объяснять, чем мы будем заниматься. И слава Тотему. Меньше знаешь — крепче спишь.

— Ну, понял, понял.

— Какой-то бедолага заинтересовал Контору. Посадить его не получилось, попросту застрелить — нельзя, шум поднимется. Вот мы и понадобились.

— Ясно.

— Ничего, что я это говорю?

— Ничего.

Она вдруг подалась вперед и посмотрела мне в глаза — близко-близко.

— А ты славный, — произнесла она через несколько секунд.

Я не знал, что ответить, поэтому ухмыльнулся. Криво и неловко.

— Кидай монетку, — сказала Мила.

— Что, уже все?

— Все, все.

Я высвободил (очень аккуратно) руку из ее пальцев, нашарил в кармане рубль.

— Орел, — произнес я. Трепеща, как серебряная колибри, монетка взлетела в воздух и упала в подставленную ладонь гербом вверх. Мила подняла тонкие брови:

— Знаешь анекдот про студента, который монетку бросал, когда просыпался? Орел — спать дальше, решка — идти за пивом…

— На ребро — идти на лекцию, — закончил я. — Знаю, конечно.

Она улыбалась.

— Ты серьезно? — спросил я. Мила пожала плечами:

— А ты попробуй. Только не лови, пусть на пол падает.

Я заглянул ей в глаза. В карей радужке вспыхивали янтарные искорки.

'Издеваются над тобой, дурачок, — заметил голос в голове. — Шутки шутят'.

— На ребро, — сказал я и отправил рубль в полет. Он сделал несколько ленивых оборотов, потерял скорость и скользнул по отвесной траектории к полу. Звяк. Я спрыгнул со стола и опустился на корточки. В комнате пол был покрыт тем же старым, рассохшимся паркетом, что и во всем здании. Серые от времени доски издавали почти музыкальный скрип, когда на них наступали; между соседними паркетинами зияли щели. В одну из таких щелей и угодила моя монетка. Чуть накренившись, сверкая штампованным ликом, рубль торчал из пола — стоял на ребре в прямом смысле этих слов.

Мила чуть наклонила голову. Она по-прежнему улыбалась.

Я щелкнул ногтем — монетка рванулась вверх и в сторону. Она ударилась о потолок над головой у Милы и, срикошетив, полетела вниз. Мила не сделала ни одного движения, не отпрянула, не вздрогнула. Сидела так же, как и раньше, выпрямив спину, держа ноги вместе. Рубль вонзился в ложбинку, образованную сомкнутыми бедрами, и остался там — стиснутый с обеих сторон джинсовой тканью и, вероятно, очень довольный.

— Еще проверять будешь? — спросила Мила.

'Она не будет вынимать монету, — подумал я. — Просто, чтобы посмотреть, как я выкручусь. Это должен сделать я. Взять монету, которая зажата у нее между ног. Так мне и надо. Выпендриться хотел? Выпендрился. Теперь расхлебывай'.