Тотти. Император Рима

Главным в клубе был Ринальдо Саграмола, впоследствии он работал директором многих клубов Серии А. Он вверил меня заботам двух тренеров – Эмидио Нерони и Фернандо Мастропьетро. Сначала я играл с ребятами моего возраста, потом с ребятами постарше, и, ожидая раскрытия моих физических кондиций (я все еще Гном), Нерони поставил меня перед обороной, опорным полузащитником. Скажем так, маленьким Пирло. Это замечательная позиция, потому что у меня есть нога, которая отправляет мяч далеко и точно, и таким образом я состряпал десяток потенциально голевых передач за игру. Но, когда я наконец-то начинаю расти, Мастропьетро выдвинул меня вперед, давая понять, что «перемена» закончилась. Центрфорвард, даже так: я забил сорок мячей за сезон (а эти вратари уже доставали до перекладины!) и начал догадываться, что скоро должен буду покинуть «Лодиджани», я и здесь слишком хорош. Не случайно ни Нерони, ни Мастропьетро никогда не давали мне десятый номер, хотя и понимали, что я его достоин[5]. Восьмой, и только восьмой. Ход их мыслей, как стало известно позже, был таким: давление на меня росло столь стремительными темпами, что я мог потерять голову, и «десятка» только ускорила бы этот процесс. Нерони настаивал на том, что мне нужно научиться выдерживать фолы на себе, потому что, по его мнению, мне было суждено подвергаться им в большом количестве, и не было никогда пророчества столь точного. Иногда мы обсуждали это, потому что удары становились все более акцентированными, но он был прав: это совершенствовало меня в поведении на поле. Я становился более терпимым. Проще говоря, начал сосуществовать со своим талантом.

В этом возрасте давление в основном происходит из-за ожиданий, но я научился управлять им еще со школьных турниров, когда специалисты-селекционеры шутили «пас на Тотти – и всем бежать вперед». Конечно, после нескольких игр я обнаружил, что мне стали уделять особое внимание (я всегда видел рядом с собой двоих, а в те времена наготове был еще и либеро, в случае если я убегал от обоих), и главное – замечал насупленные взгляды родителей соперников. На их лицах была смесь удовлетворения от высокого уровня игры, в которой участвуют их дети, и раздражение от того, что эту игру ведут не их дети, а соперник. Приходили и наши родители и создавали немалый шум. Не столько мои, молчаливые и сдержанные, сколько другие: отец Давида Джубилато, моего одноклубника тех лет, ставшего впоследствии профессионалом, сходил с ума от моих номеров. Слышно было только его, он хорошо воодушевлял.

Заметка на память: в январе 1988 года «Лодиджани» выиграл в Руджери-ди-Монтесакро Кубок Ленцини. Матч против «Лацио» (2:0) я провел хорошо, а капитана «орлов» звали Алессандро Неста, и это имя еще не раз появится в этой книге.

В это время я начал посещать стадион «Олимпико». Мне было девять лет, когда я впервые присоединился к семейной группе, которая шла на центральную трибуну «Тевере»: дяди, двоюродные братья, мой отец – нас набралось около десятка, мы отправились на двух машинах, и даже несмотря на то что ехали мы в тесноте, я чувствовал себя счастливым мальчишкой. Можно было беспрепятственно проходить внутрь с рюкзаками. И вот в десять утра (нужно было еще занять хорошие места на трибуне аж за три часа до стартового свистка – я никогда не понимал почему) мама забила мне рюкзак провизией: бутерброд с омлетом, безнадежно теплая «Кока-кола», банан, а также карты для «скопы» и «трессетте»[6] и радиоприемник, чтобы следить за ходом других матчей. Когда игроки вышли на поле для разминки, я был на седьмом небе от счастья. Мимо нашей трибуны пробежали Нела и Бруно Конти – так близко, что их почти можно было потрогать, и я чувствовал гордость от того, что болею за «Рому». Бруно был чемпионом мира, и мне казалось невероятным то, что можно видеть вживую такую важную персону.

Что мне еще ужасно нравилось на стадионе – это незнакомые люди, которые сидят рядом и высказывают разные неожиданные мысли о команде и обо всем на свете. Иногда я спрашивал папу, что они имеют в виду, иногда не слушал их, если они говорили об игроках плохо.

Года два спустя, с пропуском «Лодиджани», который давал мне свободный вход, я в первый раз пошел на Южную трибуну с моим братом Риккардо и двумя кузенами. Это был другой опыт, потому что фанатизм – более агрессивная поддержка, семьи сюда не ходят, только безбашенные пацаны. Я смотрел на лидеров фанатских группировок со смесью восхищения и страха: это люди, которым запрещали вход на стадион, которые заканчивали за решеткой, и даже смертью, потому что обстановка тогда была непростой. Однако из того времени я помню еще кое-что: всем было наплевать на политику, и в отличие от сегодняшних дней туда приходили для того, чтобы фанатеть.