Тотти. Император Рима

Думаю, что первым, кто понял величину моего таланта, был именно мой папа, Энцо. Это уменьшительное от Лоренцо, но его называли Шерифом, потому что он любил все держать под контролем, и когда кому-то что-то было нужно, то отец доставал это за полчаса. Он всегда настаивал на том, чтобы я ходил на площадь Эпиро, к рынку, потому что там играли ребята постарше, и, таким образом, это было более тяжелое испытание для меня. Он провожал меня до площади и, зная мою застенчивость, спрашивал напрямую, возьмут ли меня в игру. Поначалу со стороны ребят была некоторая сдержанность, на меня смотрели как на малыша и боялись мне навредить, но взрослому отказать не могли. Так я закрепился в составе и вскоре, под взглядом отца – тяжелым, но довольным, – матчи стали прерываться, потому что я вносил в игру дисбаланс. «Надо изменить составы», – и первым делом это касалось меня. В те годы за мной закрепилось прозвище Гном, потому что я не хотел расти, и мама, после того как сводила меня к врачу и спросила у него с некоторым вызовом (не ее ли в этом вина?), какого дьявола я все еще такой маленький, начала давать мне маточное молочко. В то время оно было на слуху, что-то вроде зелья из омелы у друидов в «Астериксе», но на вкус – настоящая гадость. Левокарнитин, еще одно средство для роста, был получше, его достоинство было в том, что по вкусу он напоминал вишню. Когда я прочитал о недуге Месси, с которым он боролся с детства в Аргентине, я почувствовал себя солидарным с ним. Я «начал» в двенадцать лет, и Гном вскоре был спрятан в сундук забытых прозвищ.

Когда проводишь на улице много времени, неизбежно становишься сыном квартала, в том смысле, что все тебя знают, прощают твои шалости (скажем, «капитошки» – мы бросались ими в водителей автобусов, которые, не имея в салоне кондиционера, ездили летом с опущенными стеклами), все следят, чтобы ты не попал в неприятности, и с чувством тебя обсуждают. Например, обойщик, чей магазин располагался рядом с моим подъездом, синьор Корацца. Когда мы немного подросли, он стал прерывать матчи, чтобы предложить нам скромно оплачиваемую работенку: пятьсот лир за перенос кресла на первый этаж, тысячу – за подъем дивана на второй. И делал это так, что вовлекал всех, потому что мы, те еще работнички, вырывали заказы друг у друга – деньги стали приносить нам чувство независимости. Я тратил их в основном на игровые автоматы, и в баре синьора Лустри я был чемпионом: некто FRA (то есть я, Франческо) заполнял собой все таблицы рекордов, и когда кто-то отваживался вписать в них и себя – помню, что там частенько появлялся какой-то PAO (видимо, Паоло), – я должен был низложить его хотя бы ценой игры до самого вечера. Так тратил свои первые заработки я, другие гуляли с девчонками, кто-то покупал сигареты, в общем, это была манна небесная для всех. А поскольку я был одним из первых, у кого появился скутер, я часто собирал немного монет, чтобы съездить и купить лакрицу в ларьке напротив кинотеатра «Маэстозо». Или воды из источников в парке Эджерия, потому что вода из супермаркета отдавала пластиком.