Тоуд-триумфатор

Разумеется, у Toyда были дела поважнее, чем возиться с дряхлым садовником, и они касались той третьей персоны, которую он вдруг углядел в мастерской и на которую он, невидимый, теперь смотрел с яростью, злобой и ревностью. Потому что там совершенно открыто и нагло стоял тот, которого упомянула Мадам, прежде чем бежать из Тоуд-Холла, тот, кто стоял между Тоудом и его возлюбленной.

Тоуд был готов сразиться за ее руку с судьями, полицейскими и епископами, со всеми, вместе взятыми, но он не ожидал, что его соперник окажется моложе его и… тоже жабой! Он не ожидал увидеть разодетого в шелка и перья хлыща с усыпанным драгоценностями поясом, на котором висели ножны со шпагой, на вид вполне настоящей. А на голове у него красовалась фетровая шляпа, примерно такая, какие обычно надевают мушкетеры или какие-нибудь Ромео, отправляясь по делам.

В обычное время при таких обстоятельствах, когда Закон, Правопорядок и Церковь объединились против Тоуда, а его соперник был готов, судя по всему, к ним примкнуть, возможно, Тоуд позволил бы здравомыслию возобладать над отвагой и сыграл бы отступление, пока его не заметили. Но ревность неразумна, а любовь неуправляема. У Тоуда закипела кровь.

Он снова посмотрел на шпагу в драгоценных ножнах. В этот момент стройная и изящная жаба — его соперник наклонился и поцеловал у Мадам ручку (о, как бы хотел Тоуд увидеть у Мадам гримасу отвращения в ответ на этот поцелуй!), и Тоуд послушался голоса ревности и последовал велению сердца.

Распахнув двери и влетев в комнату, он выждал некоторое время, чтобы все присутствующие успели его заметить, а затем занес над головой грабли и громко возгласил:

— Вот мой надежный меч, и им я сокрушу своих врагов и всякого, кто оскорбит ту, которую я люблю!

Потом, надвигаясь на негодяя, продолжавшего держать Мадам за руку, он сказал:

— Отпусти ее руку, негодяй, и защищайся!

Его восклицание, дикая жестикуляция, а потом и вызов настолько всех поразили, что на мгновение они застыли, как на каком-нибудь средневековом полотне, застигнутые живописцем за занятием, которое будущим поколениям может показаться в высшей степени таинственным.

Но Тоуд вовсе не застыл, а ум его был остер, как бритва, только что выправленная на парикмахерском ремне. Воспользовавшись преимуществом, которое дала ему эта секундная заминка, он сделал несколько шагов, оттолкнул своего соперника, упал на одно колено, вручил Мадам свой букет и записку и произнес яркую речь:

— Мадам, примите это письмо как предложение вступить со мной в брак, а эти нежные цветы — как символ моих чувств к вам. Прощу вас, выберите один из них, чтобы я мог приколоть его к своей одежде в знак вашей благосклонности перед началом схватки, в которой я как ваш рыцарь встану на защиту вашей чести, только что задетой этим наглецом!

Более пристальное изучение внешности наглеца показало, что он еще моложе, чем показалось Тоуду вначале. Он был почти дитя, и всякий, кто имеет хоть какое-то понятие о детских забавах, понял бы, что тут что-то вроде маскарада, а юноша — вовсе не прожженный хлыщ, каким его вообразил Тоуд. В самом деле, для всех, кроме Тоуда, было бы ясно как дважды два, что этот самый «негодяй», которого он вознамерился убить на дуэли, не кто иной, как юный отпрыск Мадам, тот, кому, как она и сказала, посвящена вся ее жизнь.

Но Тоуда было не остановить. Он уже привел грабли в положение, как ему казалось, подходящее для начала дуэли на шпагах. Это само по себе и не представляло бы никакой опасности, если бы юнец, еще более, чем Тоуд, своевольный, избалованный и испорченный с рождения, не подумал, что Тоуд — какой-нибудь актер или шут, нанятый для его увеселения, и не решил позабавиться, приняв его вызов.

— Защищайтесь, сударь! — воскликнул он по-французски, вынимая меч и становясь в позицию напротив Тоуда.

Вид обнаженной сверкающей и острой шпаги у самого носа и твердая решимость противного юнца весьма удивили Тоуда, который в своих мыслях о поединке никогда не заходил дальше немедленного бегства противника, испуганного его вызовом.

Стало совершенно ясно, что это не тот случай, что Тоуд вызвал не желторотого мальчишку, которого можно за шкирку выкинуть вон из комнаты.

— Защищайтесь! — снова крикнул тот. — Вы оскорбили татап своими докучными признаниями, и за это я убью вас!

Тоуд решил, что надо сохранять лицо и этикет требует, чтобы он использовал свои грабли как шпагу хоть один раз. Поэтому он произвел несколько пассов в воздухе, сделал несколько смелых выпадов, вернее, наскоков на мальчишку и крикнул:

— Сдавайтесь, и ваша честь будет спасена!

Три престарелых свидетеля этой сцены совершенно онемели от фиглярских выходок Тоуда, но к Мадам быстро вернулось присутствие духа.

— Месье Тоуд! — воскликнула она, пытаясь предотвратить дуэль, которая, насколько она знала обоих ее участников, ни к чему хорошему не привела бы. — Рада представить вам моего сына, графа д' Альбер-Шапелль.