В темноте он казался жидким оловом. У него было очень удобное глубокое русло, и он тек почти молча, взблескивая глянцево-белым. Маха присела и попила, черпая вкусную воду одной ладонью. Когда подняла голову, на секунду показалось, что смотрит в зеркало: напротив был человек. Или не было человека, а была ночь, собравшаяся в человеческий образ. Она испугалась смертно, тело стало тяжелым и холодным, будто отлитым из железа, ничего сказать или сделать не могла. Но в следующее мгновение уже и не нужно было: из ночи проступило лицо, и она узнала Макса.
Маха никогда не увидела, что же нафотографировал он тогда, в сумерках. Когда выходили из леса вдвоем, ей было даже немного жалко, что ее приключение так быстро и обычно кончилось. На следующее утро она нашла у себя на тумбочке разбитое зеркало, в тарелке с кашей — десяток английских булавок, а у их с напарницей стремянки была подломана верхняя ступенька. Зеркало она выбросила, кашу отнесла обратно на кухню и сама положила себе новую, поломанную ступеньку они заметили сразу и красили уровнем ниже. Больше в лесу они с Максом не встречались, и террор прекратился.
Он стал другом, хорошим знакомым, приятелем всей их группы. Как это произошло, Маха не заметила. Были какие-то активисты у этого, наверняка были. Они звали его на все их посиделки, Макс стал приходить в институт, у кого-то были с ним общие дела и интересы, его стали заранее звать на защиты дипломов. Маха общалась с ним, как все, не больше, не меньше, но она все время помнила тот застывший взгляд, каким он глядел на нее в ту ночь, с противоположного берега ручья. Она помнила это и пыталась поймать в живых и теплых глазах Макса, когда он был в их компании, когда говорил, смеялся. Получалось, что она следила за ним, вцеплялась глазами. Макс это чувствовал, знал, постепенно привык и уже почти не оборачивался, когда она вот так вот, долго и пристально, выслеживала его.
Когда у нее появился сотовый телефон, дала ему свой номер. Он поблагодарил, записал, а через неделю позвонил и сказал:
— Когда ты видишь что-то, что не можешь понять, самое смелое — позволить этому остаться таким, как есть, — непознанным.
Маха не узнала его. Она похолодела и молчала долго. Потом голос связался в ее сознании с образом Макса, и, совершенно как тогда, на ручье, страх тут же прошел.
— А, привет, — сказала она. — Я рада, что ты позвонил.
— Вот видишь, — ответил он. — Ты снова превратила меня в то, что способна узнавать, — и засмеялся.
За выходные она сделала уборку на всей доступной ей территории и подольше посидела в форумах. Почты было немного, она отвечала на письма сразу, Надя не писала, форумы стали единственным развлечением. Скоро она уже получала удовольствие от чтения. Она не оставляла сообщений, но постояльцы форума узнавали о присутствии Макса, и в личку стали приходить сообщения типа
Скоро я буду отвечать на письма не хуже Макса, думала она. Скоро я буду отвечать на письма с таким же знанием дела, как Макс.
Выходные кончились, ящик снова стал разрываться. Приходили новые клиенты, возвращались старые. Теперь Маха не только называла цены, но и позволяла себе вдаваться в детали, обсуждать подробности. Стали всплывать в письмах такие вещи, которые она не знала, тогда она лезла в Интернет и выясняла все, что могла. Информация не укладывалась в голове аккуратно, вылезала, путалась, комкалась. Голова распухла. Маха чувствовала ее как какой-то пузырь с глазами. Все это знать просто невозможно, ужасалась она. Потом оборачивалась на Макса, думала — а как же знает все это он? — и смиренно продолжала отвечать на письма. Время снова уплотнилось и ускорилось. Из-за компьютера она не вставала.
Когда пришло письмо от Нади, Маха не сразу поняла, что в этом письме ее ни о чем не просят:
Она меня не поняла, думала с негодованием. Она совсем не понимает, что я ей хочу сказать. Что Макс ей хочет сказать. Она продолжает надеяться, что ей кто-то поможет. Ну да, конечно, сейчас я приеду к ней, женюсь и увезу ее из этой дыры! Ну почему все бабы такие дуры!