Товарищ «Маузер». Братья по оружию из будущего

– Да я верю, – пробормотала Катя. – Предчувствия, пророчества, ясновиденье, предсказания, оракулы, книги перемен, то да се. Я, собственно, раньше сталкивалась с разными чудесами. Только доверять им, Прот, никак нельзя. Чаще всего чудеса – просто иллюзия.

– Я вас видел, – настойчиво прошептал мальчик. – Вы очень коротко стрижены были. В узких штанах. Синих. Еще куртка кожаная, очень короткая. И… э-э, рубашечка такая, без рукавов, без живота. Вокруг большая светлая зала, люди ходят. Свет такой… вроде электрический, но белый. Надписи нерусские. Лари застекленные. Стекла уйма, окна высотой с этаж. За окнами светится полосатая башня. Как этажерка бело-красная.

«Похоже на аэропорт, – ошеломленно подумала Катя. – Нет, быть не может. Я так не одеваюсь. Да у меня кожаной куртки вообще нет».

– Вы улыбались и какую-то маленькую штуку к уху прижимали, – продолжал шептать Прот. – Может, радиоприемник? Бывают маленькие?

Зашуршала трава. Подхватив карабин, Катя мигом скатилась с брички. Из кустов, пригибаясь, выбежал прапорщик:

– На дороге верховые!

– Прот, буди Пашку. Только тихо. Лошадей успокойте, придержите.

В бинокль было видно, как по дороге двигался десяток всадников.

– Вроде петлюровцы, – прошептал Герман, передавая девушке бинокль. – И откуда они здесь взялись?

Катя пожала плечами. На дороге было еще относительно светло, всадники в папахах, с винтовками, явно не являлись припозднившимися хуторянами, возвращающимися с рынка. Хотя хуторяне здесь тоже того… Хрен их разберет. Знамя бы с собой возили, что ли? Что за время безумное? Красные, белые, национальные, бандитствующие идейно и просто так, из любви к искусству. Еще немцы и поляки… Вот немцев Катя, пожалуй, узнала бы. Фрицы они и есть фрицы.

– Думаете, по нашу душу? – взволнованно прошептал Герман.

Пахло от него по́том и пылью. Э, ваше благородие, этак вы нам и педикулез разведете.

– Узнавать, какого хрена им не спится, мы не станем. Пусть себе едут, – прошептала Катя. – Вы, Герман, идите умойтесь и отдохните пару часиков. Потом тронемся. В строго противоположную сторону. Чтобы «пробок» не устраивать…

Глава 7

Я обернулся, махнул фуражкой.

Огонь!

А.В. Туркул. Дроздовцы в огне

Убивать людей дурная привычка. Вот взять, к примеру, меня…

Из воспоминаний пулеметчика трех войн, инвалида Степана Квадриги. (К)

Десять шагов к лошадям, пятнадцать к старому вязу, потом вдоль кустов и повернуть обратно. Карабин оттягивает плечо, но девять фунтов дерева и металла уже стали частью тела. Сними сейчас карабин – правое плечо заметно задерется. Тем более подсумок, висящий на левой стороне ремня, немедленно потянет вниз. Кобура «нагана» его почему-то абсолютно не уравновешивает.

– Ненавижу оружие, – беззвучно прошептал в темноту Герман и, повернувшись через левое плечо, побрел обратно к лошадям. В спину из зарослей насмешливо каркнула кваква[10]. Прапорщик помотал головой, отгоняя птичью насмешку и заодно отпугивая вялого в предутренний час комара. Надо бы еще тем странным папоротником натереться. Как ОНА научила. Все-то ОНА знает, все умеет. Чудовище.

В чаще опять вскрикнула полуночница-кваква. Смейся-смейся. Да, одичал Герман Олегович, только карабином на плече от загнанного зверя и отличается. Варвар, кочевник, цыган, бродяга… «Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы, с раскосыми и жадными очами…» Неведомыми путями дошли до Изюма манерные новомодные строки. Насчет очей перебор. Тут мы с утонченным Александр Александровичем не сравнимся. Очи самые банальные, невыразительные, и заглядывать, затаив дыхание, в такие глазенки никто не будет. Не чарует взор дезертира-прапорщика. Посредствен-с.

Герман вынул из кармана очки, посмотрел на просвет. Серп луны насмешливо подмигнул сквозь треснувшее стекло. Прапорщик зачем-то протер очки, сунул обратно в карман шинели. Как там Она сказала? «Вы, ваше благородие, или дужки нормально подогните, или принимайте сей интеллигентный вид исключительно ввиду близости миловидных селянок. В работе вас окуляры только смущают. Стреляете вы и без оптики неплохо».

Жестоко. Она вообще самый жестокий человек, который встретился на твоем, Герман Олегович, пути. Хм, на тропе шатаний и страхов. Насчет смехотворности ношения очков, Она, бесспорно, права. Левый глаз, несмотря на всю смуту последних лет, видит ничуть не хуже, чем в детстве. Права, абсолютно права. И стреляете вы, товарищ Герман, вполне исправно. Не очиститься уж, не отмолить. Сколько душ на совесть принял? Считать страшно, да уже и незачем. Помнишь только тех, кого в упор бил, чьи глаза увидел.