Товарищ пехота

Дорогие родители и Лена! Сообщаю, что я жив и здоров, чего и вам желаю. В моей фронтовой жизни произошла крупная перемена. Вы помните, как я всегда хотел быть военным и, несмотря на возражения папы, собирался поступить в артиллерийское училище? Так вот, сбылась мечта моя! Меня направили на фронтовые курсы младших лейтенантов.

Наши курсы находятся на окраине города, в здании бывшего Гидрографического института. Новый, отлично построенный дом. Я попал в стрелковую роту. В нашей комнате восемь коек. Обстановка и питание не оставляют желать ничего лучшего. Учимся мы двенадцать часов в день: десять — занятия и два часа — самоподготовка. Начали с азов, и мне пока учиться легко.

Вот, пожалуй, и все мои первые впечатления. Здесь, на окраине, тихо. А город подвергается непрерывным обстрелам. Гибнут мирные люди: старики, женщины, дети. Но в городе работают два театра — Большой драматический имени А. М. Горького и Музкомедии. Круглые сутки горит электричество, действует водопровод, заводы непрерывно увеличивают выпуск оружия. Перелом во всем — и в ходе военных действий, и в жизни города, с которым уже давно связана моя судьба. А как у вас дела в Васильсурске?

Целую вас, мои дорогие, еще раз желаю здоровья и бодрости!

Ваш сын и брат С.  Р о м а н ц о в».

Июньский день неуловимо переходил в белую ночь. Время остановилось. Зыбкий, тревожащий сердце полусвет окутал недостроенные дома Охты и набережную.

Где-то на западе клубилось, вспыхивало зарево. Но может быть, это был закат?

После занятий курсанты гуляли по набережной, швыряли камешки в воду, беседовали, спорили.

Обычно Романцов ходил гулять с гвардии старшиной Василием Волковым, сержантом Рябоконем и Шерешевским.

Шерешевскому было тридцать три года. Он уверял приятелей, что если бы не война, то в сорок первом году он поступил бы в университет, на юридический. Работал Шерешевский до призыва в армию торговым агентом на каком-то заводе. Это был человек лживый, равнодушный ко всему на свете, кроме самого себя.

Василий Волков окончил три класса начальной школы, был смазчиком на железной дороге. Он пришел в армию пять лет назад, в совершенстве знал стрелковое оружие, тактику в объеме взвода, но искренне изумился, узнав от Романцова, что чехи и словаки хотя и братские, но различные народы. Он думал, что слово «чехословаки» означает то же самое, что сербы или поляки. Широко расставленные глаза Волкова под толстыми и круглыми бровями отличались голубизной, свойственной псковским крестьянам.

Третий — Никита Рябоконь, смазливый, с томными глазами, часто по вечерам убегал от приятелей и возвращался на курсы прямо к отбою. Он пользовался исключительным успехом у женщин и не терял зря времени. Учился он средненько, но память у него была отличная.

Споры обычно начинал Шерешевский. Грузно усевшись на берегу, он оживленно рассказывал о разных разностях, путался, нес такую ахинею, что Романцова мороз подирал по коже.

Однажды Романцов так рассердился, что едва не побил Шерешевского. Они спорили о том, каким должен быть офицер Красной Армии, и Шерешевский развязно заявил:

— Из нас не выйдет хороших офицеров. Нельзя в три месяца воспитать кадрового офицера. Суворовцы — иное дело, они через десять лет станут полноценными командирами. Кадетские корпуса надо было открыть давным-давно.

«В чем-то он прав», — подумал сначала Романцов.

— А мы — времянки! Как печки-времянки, которые ставят на зиму, когда не действует паровое отопление…

— Забываешь, что мы все уже воевали, — убежденно возразил Романцов. — А день на фронте, для умного человека равняется, пожалуй, двум-трем месяцам мирной жизни. В смысле закалки характера и приобретения жизненного опыта мы — взрослые люди. Хотя по паспорту нам и не так много лет.