Товарищ пехота

В конце августа Эльяшев и Вербицкий окончили с отличными отметками стрелково-пулеметные курсы. Их назначили в Н-ский стрелковый полк.

Утром они сошли с поезда. Песчаная дорога вела на КП полка через густой лес. В лесу было прохладно даже в августовский жаркий день. Паутинки плыли в синеющем среди сосен воздухе.

Эльяшев, расстегнув ворот гимнастерки, размашисто шагал по обочине. Едва поспевая за ним, Виктор Петрович нередко останавливался, тяжело отдуваясь, вытирал платком лоснящееся от пота лицо.

В пути Эльяшев рассказывал ему о том, как он взял в плен вражеского солдата, чемпиона Баварии по боксу в тяжелом весе. Рассказывал он заразительно, весело, всплескивал руками, хохотал, вскрикивал.

— Доползли мы до бруствера вражеской траншеи, я и Васька Алейников, мой разведчик. Глянул на часы: двадцать два ноль-ноль. В левой руке держу противотанковую гранату, в правой — дубинку… Вдруг дождь пошел. Капли, холодные, крупные, так и барабанят по спине. Чу, шлепают сапоги по лужам…

Они свернули с дороги и пошли по тропинке через луг, позади разрушенного сарая. Тропинка была гладкая, извилистая.

Внизу ручей бурлил вокруг деревянных свай разбитого снарядом моста.

— А дождь шумит, шумит, — продолжал Эльяшев. — Гимнастерка мокрая, прилипла к телу. Сколько времени? Всего шесть минут прошло… Алейников лежит как камень. Натренированный солдат! Слышу — шаги в траншее. Идет фашист. Я взял дубинку. Гитлеровец идет медленно, насвистывает какую-то песенку. Вдруг свернул в ход сообщения… Черт! Свернул и ушел. Я опустил дубинку в жидкую грязь… И снова шлепанье… Идет кто-то…

Понимаешь, Виктор Петрович, я ведь только утром на допросе в полку узнал, что взял в плен боксера!.. А ночью-то ничего не подозревал. С размаху дубинкой по голове! Ну, думаю, готов! А он, — плачущим голосом выкрикнул Эльяшев, — он пошатнулся, но не упал. Алейников прыгнул в траншею, фашист его ударил и сбил с ног. Я тоже прыгнул. Он у меня дубинку вырвал из рук. От злости у меня туман в глазах. Наотмашь рубанул рукояткой нагана фашиста по виску. Тут он выронил автомат. Значит, я крепко ударил, — Эльяшев с удовольствием рассмеялся. — Выронил он свой автомат, но сам не упал. Я набросился на него. Катаемся по дну траншеи. Он меня душит, а я его — наганом по голове! Васька Алейников хочет схватить его сзади, а тот ногами пинает. Сильный! Сильный как бык! Страшный враг! — живо сказал Эльяшев, глядя на Виктора Петровича блестящими глазами. — Он молчал из гордости — я это понял утром… Один нас хотел одолеть, взять в плен. У меня наган выпал из рук. Как он рванется вперед — но Васька Алейников его оттащил. Я опять схватил наган. А чемпион-то вывернулся, ударом ноги выбил наган из моей руки, кость хрустнула… Я устал, у меня сил уже нет. А боксер звереет, Алейникова он ударил «под вздох». Первоклассный удар — ничего не скажешь. Опять я бросился на него. Так он меня сжал — дышать не могу. Тут я нащупал на поясе фашиста кинжал…

Эльяшев облегченно вздохнул, посмотрел на синеву неба и деловито, уже другим тоном сообщил:

— Через пять-шесть минут мы дотащили связанного чемпиона до своей траншеи.

— Подожди, — сказал удивленно Виктор Петрович и остановился. — Кинжалом?

— Думаешь, убил? — усмехнулся Эльяшев. — Не-ет, я хитрый, я, брат, такой хи-итрый… Так устал, так устал, что сказать невозможно, а сообразил, что в грудь-то фашиста бить нельзя. В плечо ударил!

Они сели на бережку и закурили. В быстро бегущей воде, пытаясь удержаться против течения, стояли золотоперые окуни. Равнина раскинулась до самого горизонта, где далекие черные холмы отмечали линию переднего края нашей обороны.

Прислонившись к обгорелому пню, Эльяшев, утомленный долгим рассказом, курил и счастливо улыбался своим воспоминаниям.

— Красивый ты, Ваня, человек! — неожиданно сказал Вербицкий, швыряя окурок в ручей. — Конечно, я тебе не завидую. И в моей жизни было много хорошего. Хотя немного завидую, — честно признался он. — Твоей молодости! Я ведь старше тебя, Ваня, на целых двенадцать лет. — Полное лицо Вербицкого стало печальным.

Пристально глядя в ручей, Эльяшев молча курил.

Офицер штаба полка Вербицкий шел в третью роту.

Путь лежал через торфяное болото. Уже неделю лил дождь, унылый, мутный, однообразный дождь-косохлест. Земля набухла, пузырилась, чавкала под ногами.

За болотом Виктор Петрович опустился в глубокую узкую траншею. В ней были проложены деревянные мостки. По водосточным канавкам струились мутные ручьи.

Около землянки стоял, почему-то держа в руке несколько пар рваных сапог, угрюмого вида солдат в потемневшей от дождя шинели. Увидев старшего лейтенанта, он выпрямился, отдал честь.

— Здравствуйте, товарищ Николаев, — сказал на ходу Виктор Петрович. — Командир роты здесь?

— Так точно.

Эльяшев брился перед крохотным зеркалом. Выпятив подбородок, он с нескрываемым удовольствием разглядывал свое темное от загара лицо.

— А, Виктор! — просиял он. — Давно не заходил. Все за документацией сидишь? Был архивариусом, а теперь стал штабистом! — Он дружелюбно засмеялся.