Товарищ пехота

— Ты беседовал с журналистом, с лейтенантом Сергеевым!

— Я ничего такого не говорил! — запальчиво крикнул Романцов. — Это Сергеев перепутал! Немедленно напишу опровержение! И заметь, Курослепов не обижен… Он всем так и говорит, что мысль о мине — моя, романцовская!

— А все же нехорошо получилось, — укоризненно сказал Анисимов. Он положил бритву в чемоданчик. Свежевыбритые щеки его лоснились. — Вот когда писали, что ты предложил вывернуть запалы из вражеских мин, что именно это помогло разведчикам, то ведь я молчал… Что правда, то правда! И сейчас, Сережа, меня интересует не мысль о мине и даже не статья в газете, а твоя совесть! Есть такая вещь — совесть! — Он подумал и добавил: — Хотя какая же это вещь! Что-то иное! Хочу, чтобы у тебя, Сережка, совесть была кристальной чистоты! Пошли на собрание! — сказал он другим, более деловым тоном и встал.

Они отправились в полковой клуб. Клуб был устроен в узкой длинной землянке, вырытой в склоне холма. Стены и потолок были обиты сосновыми досками. Две электрические лампочки горели над помостом. На помосте стоял стол, накрытый кумачом. Портрет Ленина был обрамлен хвоей. Налево от дверей в стене было прорублено широкое окно.

Романцов взглянул в окно и увидел гранитные форты Кронштадта и купол Андреевского собора, море. Море было не серое, как обычно, а густо-синее. Далеко на берег выбрасывались белопенные волны и с глухим шумом тянули в море песок и гальку.

На скамейках сидели с винтовками и автоматами комсомольцы. Лица у них были недовольные. Собрание долго не начиналось, а курить им не разрешали.

Наконец вошел полковник.

Комсомольцы встали и дружно ответили на его приветствие.

Собрание началось. Выбрали президиум, утвердили повестку дня и регламент.

Романцову было скучно. Он лениво слушал доклад Анисимова и глядел на море.

— …Процент истребителей в комсомольской организации первого батальона вырос с сорока до пятидесяти двух. Таким образом…

…Мы видим на примере третьего батальона, что отсутствие оперативного руководства приводит к снижению процента комсомольцев-истребителей… — монотонно читал Анисимов.

Романцов знал, что сам Анисимов не убил ни одного фашиста. Раньше он относился к этому безразлично, сейчас же почувствовал глухое раздражение.

Полковник сидел в центре, положив на кумачовую скатерть тяжелые руки. Романцов заметил, что он не откидывается на спинку стула. Худое, с резко выдающимися скулами, крепко очерченными губами и твердым подбородком лицо полковника было моложавым. Если бы не седина, ему можно было бы дать тридцать — тридцать пять лет. Романцов подумал, что нужно было всю жизнь тренировать себя, работать, чтобы победить возраст.

На передней скамейке сидел сын полковника — разведчик, награжденный орденом Красного Знамени.

Романцов вспомнил рассказы бойцов о комдиве: что он начал военную службу солдатом, и был ранен под Царицыном, и командовал эскадроном, и зарубил вражеского генерала. На подготовительном курсе в Академии имени Фрунзе он учился два года. Для Романцова это обстоятельство было особенно ценным. У бывшего солдата была сильная воля. «Курослепов чем-то похож на полковника, — неожиданно подумал Романцов, хотя внешнего сходства между ефрейтором и командиром дивизии не было. — Люди одной судьбы».

Он наклонил голову. Радостное волнение охватило его.

Анисимов продолжал монотонно и скучно читать доклад. Досадливо сморщившись, Романцов прошептал:

— Какой балбес! Химически чистый бамбук!

И он решил выступить в прениях.

— Товарищи, я недоволен докладом товарища Анисимова. Недоволен, ибо подсчитывать проценты не дело комсомольцев. Пусть этим занимаются писаря. Надо говорить сейчас, именно сейчас, когда фашисты вышли к Волге, о другом. И помнить, что комсомол создан для другого, а не для процентов. В чем же заключается это другое? Долгие годы мы были мирными людьми. Партия предупреждала нас о том, что война приближается, что надо держать советский народ в состоянии мобилизационной готовности. Выполнили мы, комсомольцы, это указание партии? О, бесспорно! Мы устроили сотни заседаний и конференций, мы прочитали сотни докладов. Но этого мало для того, чтобы воспитать в каждом комсомольце настоящий военный характер.

Полковник вынул из кармана портсигар, но почему-то не закурил. Он отлично знал снайпера Романцова: вручал ему в этом году два ордена.

Он взглянул на Романцова. Узкоплечий юноша стоял на трибуне. Он был легкий, но крепкий, полный внутреннего напряжения. Твердый профиль, раздувающиеся ноздри, звонкий, прерывающийся голос — все в нем говорило о молодости. И хотя многое в рассуждениях Романцова показалось полковнику наивным и даже неправильным, он примирился с этим, увлеченный искренностью и живым умом сержанта.