Товарищ сержант

На берегу Западной Двины дивизия заняла оборону. Поблизости от нашего полка встала минометная батарея, открыла огонь. Противника мы не видели. Его тяжелая артиллерия вела огонь издалека, по обоим берегам реки. Саперы раздобыли где-то баржу, протянули через реку трос. На этом импровизированном пароме и начала переправляться дивизия — в первую очередь машины и повозки с ранеными и тяжелая военная техника. Нам приказали переправляться на подручных средствах. Вдвоем с ездовым из нашей батареи мы сложили одежду в порожний ящик из-под мин, привязали сверху винтовки и, толкая ящик перед собой, поплыли на ту сторону. Переплыли. В кустарнике под ивами оделись. Тяжелая артиллерия фашистов усилила огонь. Видим, наши красноармейцы перевязывают комиссара полка — он был ранен в бок и в руку. Комиссар говорит:

— Самолета-корректировщика не видно, а бьют точно. Значит, кто-то корректирует огонь с нашего берега.

Невдалеке была крутая гора, заросшая кустарником и редким лесом. Комиссар собрал всех переправившихся, развернул в цепь, приказал прочесать гору. Тяжело опираясь на палку, сам пошел вместе с нами. Глядим, из кустов выходят двое. Обоим лет около тридцати, в кепках и пиджачках, с вещевыми мешками. Задержали их, отвели к комиссару.

— Кто такие, откуда?

— Студенты, — отвечают. — Из Минска. Были на оборонительных работах, пробираемся из окружения.

— Давно идете? — спрашивает комиссар.

— С неделю.

Мы стоим — щетиной заросли, а они вроде бы только из парикмахерской.

— На окопных работах были?

— Да, — отвечают. — Были.

— Руки! — приказывает комиссар. — Ладонями вверх!

Мозолей на ладонях нет. Подошел старший сержант из 4-й батареи, снял с плеча зеленый ящик — немецкую радиостанцию. Докладывает, что нашел в кустах. Есть там и следы от ботинок. Отвели мы туда «студентов», заставили потоптаться. Их следы — сомнений нет. Комиссар приказал отправить диверсантов в штаб дивизии.

Надеялись мы, что за рекой найдем наконец своих, но разведка донесла, что впереди фашистские танки. Дивизия еще не закончила переправу, а мы уже приняли бой с танками. Бой был тяжелый, к вечеру наша небольшая группа оказалась отрезанной на опушке леса. Фашисты освещали поле ракетами, со всех сторон били по опушке трассирующими снарядами.

Углубились мы в лес, пришли к покинутому хутору. Разыскал я на чердаке сушеный табак в листьях. Накрошил ножом, принес товарищам. Угощайтесь, говорю, местным «Казбеком». Сидим на лужайке, курим. Было нас шесть человек. Фамилии почти всех товарищей позабыл, помню только их внешность и должности. Все они из нашего 358-го артполка: командир одной из батарей, очень подтянутый и собранный старший лейтенант с орденом Красного Знамени за финскую войну; старший адъютант нашего дивизиона, лейтенант; писарь старший сержант Хмара; помкомвзвода из нашей батареи был заместителем политрука; помощник командира взвода связи, старший сержант. Ну и я, младший сержант.

Конечно, настроение у нас далеко не радужное, но паники не было. Оружие в руках, патроны есть, — значит, пробьемся.

Вскоре на поляне стали собираться командиры и красноармейцы — все из нашей дивизии. На плащ-палатке принесли тяжело раненного начальника политотдела дивизии. Он собрал командиров, произвели расчет, разбили по группам личный состав. Дальше пошли организованно — с разведкой, боковым и тыловым охранением. Ориентир у нас был — Полоцкий укрепленный район.

Шли мы лесными дорогами и тропами. Как-то, будучи в охранении, набрели на хуторок. Красноармейцев я оставил на опушке, приказал вести наблюдение, в случае чего прикрыть огнем. Сам пошел к домикам. Смотрю, на завалинке сидят женщины, по двору бегают мальцы. Спрашиваю хозяина. Вышел мужчина лет пятидесяти. Говорю ему:

— Отец, продай хлеба или еще чего поесть. Отвечает:

— Спрячь деньги. — И к женщине: — Антонина!

А дальше что-то сказал по-польски. Привели меня в хату, все, что в печи, — на стол. Ем наваристый борщ, а думаю о своих товарищах. А хозяин пакует мешок — сунул туда буханку хлеба, творог, сало, масло, табак.

— Ты, — говорит, — наверное, не один? Бери. Поблагодарил я, опять вынул деньги, а он:

— Не обижай. Мои двое сынов в Красной Армии.

Спросил я его имя, название хутора, пошел к своим. Уже в 1944 году, когда мы наступали за Вислой, написал я ему, Федору Григорьевичу, письмо на хутор Полики. Он ответил, что колхозное хозяйство, разграбленное фашистами, только-только начали поднимать, что известий от сыновей нет. Передал поклоны от односельчан. Завязалась у нас переписка. После войны они куда-то выехали всей семьей, и я, к сожалению, потерял их след.