Товарищ Цзян Цин. Выпуск первый

Роман следует проанализировать, пользуясь методом диалектического материализма. Вся проблематика романа сводится к одному коренному вопросу: каким образом относиться к культурному наследию? Ху Ши и Юй Пинбо рассматривали «Сон в красном тереме» как роман — описание биографии действительно существовавших людей. Но не будет ли правильнее считать, что этот роман лишь по форме биографический? Разве в нём не содержится широкая обобщённая картина китайского общества? Разве это произведение — не образец критического реализма, дополненного романтизмом? Разве это лишь пример вульгарной литературы, описывающей тривиальные любовные и прочие похождения существовавших людей? Не следует ли нам признать, что Баоюй и Дайюй действуют как бунтовщики? Действительно ли Дайюй и Баочай — две стороны одного и того же характера? И если это так, можем ли мы подойти к вопросу о двустороннем характере с философской точки зрения, гласящей, что в любом явлении заложены противоречия и что «единое раздваивается»? Она, Цзян Цин, предпочитает считать Дайюй противницей класса феодалов, а Баочай — его сторонницей. Это различие в конце концов оказывается причиной гибели Дайюй.

Ху Ши и Юй Пинбо вели свои дискуссии вне КПК. Однако после 1960 года к их позиции стали относиться как к проблеме, затрагивающей интересы партии (что привело к активизации дискуссий о литературном наследстве). В 1962 или в 1963 году, когда Цзян Цин осуществляла различные культурные проекты в Шанхае, она имела дело с заведующим отделом пропаганды Восточнокитайского бюро КПК Ся Чжэннуном, которого Цзян Цин и её окружение считали «хорошим товарищем», хотя позднее выяснилось, что он не заслуживает их доверия. Однажды в беседе с Цзян Цин об исторической подоплеке романа он заявил, что парк под названием «Дагуаньюань» (как в романе) обнаружен в Пекине[346]. Цзян Цин ответила, что если это правильно, то название романа «Сон в красном тереме» следует изменить на «Историю путешествий Цао Сюэциня»! Но её собеседник не понял, что она имела в виду, саркастически заметила Цзян Цин.

Роман Цао содержал такую критику по адресу правящего класса, что власти запретили его (он был включен в разряд «запрещённых книг»). Но запрет, сохранявший силу до конца правления последней династии, лишь усилил привлекательность романа. Люди так стремились иметь первоначальный, не подвергнутый цензуре текст романа, что готовы были платить по нескольку унций серебра за копию оригинала. Создание на протяжении многих лет рукописных копий неизбежно привело к возникновению различий между отдельными изданиями. И тем не менее первоначальная острота романа сохранилась — время не притупило её. В царствование императора Даогуана (1812—1851), особенно в период «опиумной» войны (1839—1840), некоторые высокопоставленные деятели считали, что роман «Сон в красном тереме» можно вывозить за границу, чтобы, как наркотиком, одурманивать другие народы, подобно тому как британские империалисты ввозили опиум для одурманивания китайского народа.

Ⅵ

Сады, стихи и женщины ⅩⅧ века — всё это, так живо представшее в моём воображении, почти неуловимо перекликалось с обстановкой, в которой жила Цзян Цин здесь, на юге. Хотя она не располагала знаменитым парком «Дагуаньюань» из «Сна в красном тереме», на время кантонского уединения ей было предоставлено кое-что похожее: усаженный орхидеями парк, простиравшийся от виллы до реки Чжуцзян. Однажды в конце утренней встречи, во время которой она увлечённо говорила о меняющихся проблемах культурной революции, Цзян Цин предложила «переменить декорации»: почему бы не встретиться после полудня в парке среди орхидей?

В этот заросший сад мы пришли отдельно от Цзян Цин. Нас вела Чжан Ин. Мы пробирались по извилистой тропе, усаженной сотнями самых экзотических орхидей. Осторожно ступая, мы проходили под затейливыми портиками, между искусно высаженными клумбами, мимо павильончиков для чаепития, через арочные мостики, перекинутые над искусственными ручьями и прудами. Для довершения этой идиллической картины не хватало лишь учёных, степенно прохаживающихся в длинных мантиях, и слуг, согнувшихся в три погибели. Наконец впереди появились смутные очертания круглого павильона. На веранде сидела Цзян Цин, одетая в платье из светлого шёлка, и смотрела на пруд, покрытый цветами лотоса.