Годами не возвращалась она мысленно к пережитому в Циндао, созналась Цзян Цин, и в восстановлении ею событий тех лет были пробелы. В силу разносторонности её работы в области драмы она проявляла страстный интерес к литературе, старой и современной, и пыталась писать (что было распространено среди образованной и идеалистически настроенной молодёжи её поколения). Первым своим преподавателем она назвала Вэнь Идо, который вёл курсы танской поэзии, романа и драмы, а также истории китайской литературы. Вторым был Ян Чжэньшэн, автор романа «Нефритовый господин» (1925) и в то время ректор Циндаоского университета. У него она постигала писательское дело и узнала его лучше Вэнь Идо. Она посещала также лекции Фан Линлу, писательницы, которая, насколько она припоминает, была тогда председателем Литературной ассоциации Чжэцзяна. Цзян Цин отметила, что Вэнь Идо, Ян Чжэньшэн и Фан Линлу учились в Соединённых Штатах и что ко времени Освобождения в 1949 году Ян и Фан были ещё живы.
Имена других её преподавателей теперь выпали из её памяти. Больше всего ей запомнились впечатления от собственных первых литературных проб. Она написала свой первый небольшой рассказ по курсу, который вёл Ян Чжэньшэнь. Тот восторженно отозвался о рассказе, заявив, что он очень напоминает произведения знаменитой писательницы Се Бинcинь. Большая поклонница Бинсинь (в основном известной именно под этим именем), Цзян Цин была потрясена таким сравнением. Дальше дело пошло не так хорошо. Хотя Ян счёл её рассказ лучшим в группе, у него нашлось одно критическое замечание. «Госпожа Ли,— сказал он,— ваш грабитель слишком благовоспитан. Проклиная кого-нибудь, он употребляет выражение: „Чтоб ты упал замертво“ (гайсы). Но это же изысканный язык, недостаточно грубый для грабителей». Униженная этой критикой, она больше не приходила на занятия к нему.
Летом 1931 года Цзян Цин написала пьесу «Чьё преступление?» — об одном молодом революционере, жившем со своей болезненной матерью. Когда полиции не удалось найти его, она схватила вместо него мать. В конце концов сына арестовали, а мать умерла. Упоминание о фабуле пьесы вызвало в памяти Цзян Цин имя Чжао Бинъо, её писавшего пьесы преподавателя, с которым у неё в начале осени тоже был мучительный разговор. Он похвалил её стиль, но выразил недоумение по поводу политических неясностей в тексте. Он спросил её напрямик, принадлежат ли её «революционеры» к коммунистической партии или к гоминьдану. Всё ещё не имея никакого понятия о существенных различиях между ними и поставленная в тупик, она вспылила: «Скажите вы мне, в чём разница между Коммунистической партией Китая и гоминьданом!» Его резкий смех над её легковесным ответом показал ей, что он считает её дурой. И всё же пьеса настолько понравилась ему, что он убеждал её сделать вместо одного акта три. Главное было вовсе не в пьесе, сказала она, а в том, что его язвительный укол возбудил её любопытство. Хотя во время гастрольной поездки Драматического общества побережья она выступала с незамысловатой пропагандой Советов, теперь она стала задумываться над тем, в чём же состоят идеологические различия между коммунистической и гоминьдановской партиями. «С этого момента я начала наблюдать».
В ту осень обычное спокойствие университетской жизни было нарушено Мукденским инцидентом 18 сентября 1931 года: японские войска двинулись на Маньчжурию. В разгар этого кризиса она ещё ничего не знала о смысле «реформизма»[32]
и его отношении к гоминьдану. Она и другие вроде неё ошибочно считали тогда, что эти «националисты», которых было полно в университетах,— патриоты, ставящие независимость страны превыше всего. Теперь она осознала, что эти почитаемые «реформисты» в действительности не собирались любой ценой сопротивляться японской агрессии. Когда в пылу реакции на Мукденский инцидент она сама открыто высказалась за сопротивление, они критиковали её за то, что она смутьянка. Язвительная насмешка Чжао Бинъо ещё звучала у нее в ушах, когда она бродила в одиночестве в лесу под Циндао, размышляя над тем, что он сказал. Её осенило, что Чжао, должно быть, член гоминьдана — «националистической» партии, которая не придерживается твёрдой линии сопротивления. Когда студенты в университете начали причинять ей неприятности, она предположила, что и они работают на гоминьдан. После этого она не принимала больше помощи от Чжао Бинъо и пошла собственным путём.Комната для приёмов, в которой мы с Цзян Цин беседовали, была огромная; и всё же августовский вечер в Кантоне, где Цзян Цин рассказывала о своем детстве, был таким душным, что воздух начал словно обволакивать нас. Она предложила нам перейти в другую комнату. Встав, она с удовольствием потянулась, поправила платье и двинулась первой. Мы перешли в довольно большую комнату. Стулья и кресла, столы, принадлежности для письма и магнитофонной записи, еда и питьё, а также полный набор тёплых, холодных, влажных и сухих полотенец были точно такими же, как и в первой комнате. Мы сели, и она возобновила свой рассказ.