Товарищи

Ему мешала буйная фантазия. Он ярко представлял себе, как где-то в глубине, с того берега двинулся сюда на него гладкий, блестящий, жирный голавль, как он, шевеля плавниками, подплывает всё ближе и ближе, голодный, как черт, заметил аппетитного червя, понюхал его хвост… И тут Миша не выдерживал: ухватившись двумя руками за удилище, он так дергал его вверх, что если б на крючке и вправду была рыбина килограмма на полтора — на два, то она шлепнулась бы на траву.

— Ты погоди, дай ей взять как следует, — уговаривал Митя.

Он лежал на берегу, разомлев от солнца. Не хотелось шевелиться. Из-под руки, на которую он опирался, далеко-далеко был виден Дон, заворачивающий вправо у самой Тяпкиной горы.

Где-то там внутри горы должна быть скрыта пещера, в которой восемьсот лет назад жил Василий Тяпка со своими двумя братьями. На этой горе он стоял с подзорной трубой — нет, пожалуй, тогда еще не было подзорных труб, — стоял просто так и смотрел вдаль на этот же самый Дон, на дорогу, на лес, которого сейчас здесь нету. Завидев богатых купцов, он свистел разбойничьим свистом и вместе со своими братьями отбирал у купцов добычу — продукты и промтовары — и раздавал их бедным.

А потом здесь построили город Лебедянь, из которого он, Митя, завтра уезжает.

И приедет он сюда через несколько лет; к тому времени уже давным-давно будет выстроен Дом культуры и где-то в его стенах будут лежать те 247 кирпичей, которые Митя лично перетаскал от церкви. Он даже хотел тогда как-нибудь их отметить, чтобы потом узнать, но сообразил, что здание всё равно будет оштукатурено.

А приедет он с большим чемоданом. В чемодане будут лежать подарки и для Витьки, и для Миши, для всех ребят. И самый главный подарок — для матери; что-нибудь очень дорогое, большое, теплое и красивое.

Он не пошлет матери заранее телеграмму, но, может, она как-нибудь сама узнает… Тут Митя хитрил: стыдно было признаться себе, но, может быть, в лебедянской газете будет написано, что в Лебедянь возвращается Дмитрий Власов, специалист по… в общем специалист по какой-нибудь специальности…

Например, неплохо бы возвратиться сюда и построить водопровод, чтоб не таскаться к Дону по воду. Хотя уж если строить, то водопровод — маловато… Пожалуй, лучше завод марки «ЛТ» — Лебедянский тракторный…

Вообще город хороший, жаловаться нельзя: яблоки здесь вкусные, река приличная, ребята дружные. Только бы скорее обернуться в Москву и обратно. Лет за пять, пожалуй, можно. Значит, ему будет девятнадцать. Это он будет как кто? Как старший брат Володи Петренко, который работает там же, где Митина мама, — совхозе «Агроном»; он в плодоовощном учился; ну, это не очень интересно. Ему-то, Мите, абсолютно безразлично, какой сорт есть. Конечно, учительница говорила про опыты с новыми сортами — надо как-то подвязывать черенки, — но всё равно в результате-то получаются фрукты, и больше ничего. Много ли их человеку надо?.. Нет, он в Москве подберет себе такую специальность.

— Митя, заснул?

— Нет, а что?

— Купаться будешь?

Над ним стоял Володя Петренко и снимал рубаху. Митя собрался было тоже раздеться, но, посмотрев на ведра, вспомнил, что обещал матери принести воду, и заторопился домой.

2

В день Митиного отъезда мать совсем растерялась.

Если бы кто-нибудь в этот день сказал ей, что сына не надо отпускать в Москву, она б оставила его дома. Но никто этого не говорил, и с тоской в сердце она собирала Митю в дорогу.

Столько надо было сказать ему, предупредить о всяких опасностях, а слов не было. Анфиса Ивановна не выезжала из Лебедяни лет двадцать, ничего не помнила, как там устроено в больших городах, только чувствовала материнским сердцем, что мальчика могут обидеть, а ее около него не будет. Кто обидит и как обидит, этого она не могла бы сказать, но ее мучили туманные, неопределенные предчувствия.

И чем больше она об этом думала, тем в ее представлении всё меньшим и меньшим мальчиком становился Митя; ей уже казалось, что она отправляет крохотного ребенка.

Конечно, в Москве живет ее сестра — к ней Митя и должен заехать с вокзала, — но, во-первых, от сестры почему-то нет подтверждающей телеграммы, а, во-вторых, тетка всё-таки не мать, тем более, что тетка и видела-то своего племянника один раз лет двенадцать назад.

От обилия этих мыслей у Анфисы Ивановны всё перепуталось в голове. Наставления, которые она давала сыну, носили какой-то отрывочный, беспорядочный характер. Надо что-то сказать, а что — неизвестно.

— Улицы переходи осторожно.

Анфиса Ивановна ходила из комнаты в сени, потом обратно, перекладывала вещи с одного места на другое, зачем-то разжигала примус и сразу гасила его.

— Слушайся старших.

Бралась в который раз укладывать деревянный сундучок сына и вдруг вспоминала:

— Вина не пей.

Хотелось ей сказать, как ей будет одиноко без него, как она будет ждать весточки, а получалось:

— С плохими людьми не водись.

Разве от всего убережешь?

К вечеру, часа за три до отъезда, пришли Митины приятели. Они собирались проводить его на станцию, а сейчас сидели в комнате тихие, немножко торжественные от значительности события.