Тожесть. Сборник рассказов (СИ)

Дождалась меня вечером. Поднялась бы с постели. С этой своей норы. И сказала — ты — ничтожество, Жек. Я ухожу. Я так решила. Короче, тот самый бред, что настрочила мне. Только словами, а не долбанным письмом, набранном на брошенном среди тряпья ноуте, который я тебе подарил. Ты же не взяла ничего моего. Черт. Как же театрально звучит. Как же это пусто. Ты сама стала пустой, Соня. Ты полая. Ты гулкая. Ты себя потеряла.

Ты лежишь в своей норе и жалеешь себя. Ты вообще пыталась посмотреть со стороны? Все эти пыльные футболки, мешковатые свитерки, штаны не по размеру. Когда ты влезла в них? Почему так и не вылезла? Ты же прячешься, я понимаю это. От всех — от них, от нас, от себя, от меня. Если тебе нужна помощь, попроси! Если тебе нужен воздух, выйди на него. Но не сиди сутками в четырех стенах, сделай уже хоть что-нибудь.

И не смей прятаться за ТЕМ днем. Ты лелеешь его, как любимую мозоль. Ты тупо боишься излечиться от той боли, потому что она дает тебе право ничего не делать, ничего не менять, только жалеть, обвинять и прятаться. В конце концов, мне тоже больно. Меня это тоже касается. Но ты забыла про это. Ты легко забываешь все, что не вписывается в твою стратегию ничего-не-меня-ния. Долбанного пассивного разложения.

В глубине души, я даже рад, что ты решилась хоть на что-то. Пусть на такую дурость, как сбежать. Но это лучше, чем ходить кругами. Если постараться, я смогу разглядеть вытоптанную тобой траекторию передвижения по комнате — диван, стул у окна, кресло у стола, книжная полка и диван. Мне кажется, ты даже не ешь ничего. Я почти уверен, что ты что-то пьешь. Но и это перестало быть моим делом в день, когда ты так решила. Ты перестала меня касаться. Единочасно. Единосторонне.

Ты даже не посчитала нужным сказать мне, что уходишь. А теперь я сижу и пишу это гребанное письмо, просто чтобы не сойти с ума в ожидании, когда ты объявишься. Если этого не случится до завтрашнего утра, я позвоню твоей матери. Не шучу. Я позвоню ей. Пусть тебе же будет хуже.

Фикус я полил. Прошины звонили сами, не ответил. У тебя шесть часов, Сонь. Объявись. Нет ничего хуже, чем звонок твоим. Но я это сделаю. Потому что ты совсем уже крышей поехала. Совсем поехала, Сонь.

Женя.

1.11.2018

Жека, привет! Поймала себя на мысли, что твое имя очень разное, как хочешь, так его и крути. Ну попробуй сам.

Ев-ге-ний.

И сразу ты строгий, пахнешь острым и чужим, на шее следы от колючего воротника пальто. И глаза, знаешь, какие у тебя бывают глаза, когда они злые? Прозрачные, Жек. Если ты злишься, не просто раздражен, а именно что в ярости, то они светлеют до той странной степени, когда становятся НИКАКИМИ, потому что все в тебе — злоба, а ей нужно столько силы, что не хватает ресурса поддерживать цветность радужки. Ты смотришь прозрачными своими глазами, и я чувствую, как по спине начинается течь первая капля пота. Я боюсь Евгения. Он безжалостен в своей холодной ярости. Он весь — звенящий полет сорвавшейся пружины. Евгений способен на все. Схватить, толкнуть, крикнуть, вынести приговор, выбить из колеи одним-единственным замечанием. Не хочу о нем. Не хочу и не буду. Не сейчас. Сейчас еще не могу.

Лучше о Жене.

Женя милый. Женя — рубаха парень, ходит в помятых джинсах, откидывает челку таким небрежным, тоже помятым движением, смотрит ласково, улыбается лукаво. Женю все любят. С Женей здороваются первым. Тянут руку через стол — привет, Женька, чего там, как? Женя травит байки и сам гогочет над ними, тащит всех в Питер на перекладных и сидячих, пьет пивас из бутылки, но пьянеет ровно настолько, чтобы стать еще очаровательнее. Женю любят девушки, он их тоже, но каждую держит чуть на расстоянии, потому что Женя всем друг, Женя всем брат, Женя всем «не, ну, Женя вообще красавец».

Женя меня не цепанул. Я помню, как мы встретились у Костика на даче, глупая была вписка — темень, мороз, лес кругом, конец февраля, помнишь? Что-то праздновали, не могу вспомнить, ты бы вспомнил, конечно, а я нет. Я не рубаха-парень, я вообще не парень, так, обратная сторона его подкладки. Ну, не суть. Это были мои друзья. Сейчас уже сложно поверить, но мои. Катька тогда еще не Прошина, ходила в кожаном мини на запахе, подводила глаза синими стрелками, крутила локоны и курила вишневые. У Костика на нее давно по лбу бил, а Катька как раз отделалась от очередного мудака, вот мы и поехали к ребятам. Не знаю, рассказывала тебе это? Наверное, да. Я всегда тебе все рассказываю, я же не ты.

Но не суть. Женя.

Женя мне не понравился. Я не люблю всешних. Ну, тех, которых все любят. Которые всем в десны. Которые для всего хороши. И для шашлыков в мороз, и для пьяных дебатов на крыльце и для «вот, возьми мой свитер, ты замерзла». Но свитер я взяла, и правда было холодно. А он был мягким. Пах чем-то восточным, кажется. У Жени такой запах. Сладковатый, чуть мускусный, немного пряный. Запах всеобщих обнимашек. Я уже выпила кастрюлю горячего вина. А тут еще свитер, и запах, и ты так смотрел, что я подумала, нет, ну и черт с этой всеобщей любовью, вдруг, он правда ничего, а?