Традиция, трансгрессия, компромисс

Правила и ожидания частушечной речи, которые мы описали выше, были актуальны для деревенского сообщества, но в советское время, когда власти усилили контроль над деревенской жизнью, а крестьяне значительно расширили свой кругозор в отношении общенациональных вопросов, частушечная речь стала восприниматься скорее как сатирическая (то есть критическая), нежели как карнавальная речь общего веселья. Одной из причин подобного изменения явилась все увеличивающаяся скорость и простота передачи частушки из деревни в городскую среду и обратно. Зеленин писал в 1922 году, что городская и деревенская стихии находятся в частушке в таком тесном переплетении, что трудно бывает определить, был ли текст создан в городе или в деревне [Зеленин 1999: 467]. А. С. Архипова и С. Ю. Неклюдов утверждают, что катастрофические события начала ХХ века (войны, революция, внутренняя миграция, голод) привели к «переселению народов», ускорившему обмен информацией между людьми разных социальных страт, контакт между которыми вряд ли возник бы в иных условиях. Такого рода интерференция определенным образом воздействовала на фольклор: «Крестьяне, например, чье осмысление действительности, как правило, не выходило за пределы кругозора своей деревни, обрели небывалую дотоле возможность соотносить происходящее вокруг с событиями государственного масштаба и c действиями власти; соответственно, вполне традиционные фольклорные тексты стали получать не имевшуюся ранее референцию к актуальной политической истории» [Архипова, Неклюдов 2010].

Взрывоопасность фольклорной речи, создающей публичную площадку для оппозиционных политических высказываний, беспокоила власти. В 1927 году Центральный комитет партии издал декрет «О сатирико-юмористических журналах», в котором затрагивался вопрос критики советской жизни; на практике это означало, что любое ироническое высказывание в отношении советского строя и образа жизни запрещено и может повлечь за собой наказание [Архипова, Неклюдов 2010]. В начале 1930-х ОГПУ обратило внимание на частушку как на один из основных способов распространения антисоветских настроений; ОГПУ опубликовало список деревень и учащихся средней школы, которые были замечены в исполнении политических частушек [Документ № 15 2005].

Власть воспринимала частушку не так, как деревенские жители. Для нее частушка представляла собой собственную речь исполнителя, а не речь маски, оглашающей общественное мнение. В результате представители власти реагировали так, как реагировал бы человек, попавший на деревенский праздник, но не знающий коммуникативных правил сообщества: обижались и впадали в ярость, прибегали к силовому вмешательству. В интервью, записанном в 1995 году, восьмидесятисемилетняя женщина (1908 года рождения) рассказывает нам о том, как это происходило в ее деревне во времена коллективизации и раскулачивания:

Всех увозили. Раньше, кто жили получше, так всех увозили. У нас однажды парень шел по улице в праздник. Привязались к ему. Знали: увезут – так все заступились.

У Николки-дурака
Была белая мука,
Большевистская-то власть
До мякины добралась.

Вот песню спел. Век не забыть. К нему привязались, дак все: что из песни слова не выкинешь. (д. Данилово, Белозерский район, Вологодская область, 11 июля 1995 г., ФА, Bel8-41)

Представители власти восприняли частушку как прямую речь и, соответственно, решили покарать оппозиционера. Деревенское сообщество встало на его защиту, пытаясь объяснить, что частушку нельзя расценивать как собственную речь. Крестьяне следовали коммуникативным конвенциям своего сообщества: фольклорная форма речи снимает с исполнителя персональную ответственность за высказывание.

Женщины, как и мужчины, использовали частушечный регистр для публичного выражения иронии по отношению к тем аспектам политики, которые непосредственно влияли на их жизнь; аресты за частушки, которые считались антисоветскими или антиколхозными, также касались и тех и других. Например, в 1936 году двадцатилетний тракторист из Саратова был приговорен к полутора годам тюремного заключения за исполнение на деревенском гулянии следующей частушки:

Вставай, Ленин,
Вставай, дедка,
Нас убила
Пятилетка.

[Davies 1998: 156]

В другом случае, тоже в Саратовской области, колхозницу арестовали за исполнение такой частушки:

В колхоз я записался, пишу свою жену,
[А] жена меня ругает:
Провались ты с колхозом,
В колхоз я не пойду.

[Davies 1998: 157]