Традиция, трансгрессия, компромисс

– А у вас так было в жизни?

– Было в жизни вот у меня, например, да. Да, ругали за меня. Не любили меня. Нелюбая была. Какой леший нелюбая, вот скажи: вина не пила, не курила, делать все умела…

– В магазине работала. (К разговору подключилась соседка.)

– Не дурочка – не знаю, чё… Красы, дак думаю, молоденькая была – дак хватало, кой леший еще надо-то? Чё, молоденькая ловкая была. Не коробуля какая-нибудь, чё ли, всё… это. Плясать умела, петь умела, делать все умела.

– Веселая… пойдет плясать, дак это… (Соседка.)

– Веселая, девок родила хороших, не знаю, не уродов, сама не урод, а вот не залюбила бабка, что… справедливо, наверно, сказать, чё… да из бедной семьи, она не залюбила, что я из бедной семьи. Да была бы из богатой – леший знает, чё ей надо было. Или, может, такое поколение было, что вот, как раньше, чтоб подчинялися им… Я жила, боялася, сразу не брала верх, вот уж потом, когда она сказала, что я цветы не променяю на ваших выблядков. Ни хера уха! Три года живем, еще не родила – а (она) уж выблядком обозвала, у меня ещё в животе, третий год живем, а выблядком обозвала. Теперь обзови, в эту пору, вот… А мы молчали.

– А мы молчали, боялись. Время такое было. (Соседка.)

– Я дождалась самогó с работы да вот ему плакала-плакала да. Ну, камень остался… больше… не стала звать мамой. Звала мамой. А потом – какая она мне мама, если она мне так сказала. Три года уж живу, два года с лишним – и… на ваших выблядков. Ничё себе! А тогда ведь обидно было. Я была бы такая, потаскушка, дак, конечно, было бы не обидно. А я вышла… Раньше ведь эдак не выходили нечестно. Всё выходили честно… А потом я, вот чо… заболела. На нервной почве и желудок был, и всё, а девушки (дочки) вот таконьки были. Меня повалили в город, в больнице с бабами всё уж потолковали… про жизнь. А потом Валентин приехал проведывать, их обеих привез вечером на моторе, в Кириллов. А женщины-то по палате увидели, что приехал Валентин проведывать-то. Посидели после работы до вечеру. Мы пришли в палату вечером обратно, меня женщины: «Тебе чё дороже? Свекровушка или вот две малолеточки экие. Так вот: полежишь, полечат – и бери власть в свои руки. Хватит ести поданный кусок у свекрови, да переживать, да это всё думать. Всё».

Ну вот, и она чой-то зимой уехала к дочке в Великий Устюг в гости. Мы тут и хозяйничали одни. Она приехала, а у нас как раз пироги были напечённые, оттуда-то приехала. А она сидит за столом, не ждрет пирогов-то моих. Брезгует ли, чё ли. Пироги-то у меня хорошие были, я это, знаешь… не ест, дак леший знает. Или из гордости – она гордая была очень. Ну вот. А меня заело. Блин! Не ждрет! У меня так всё вот тут перевернулося всё, всколыхнуло. А я – не будь глупа – чё-то вот так вырезала ей, я говорю: «Ешь! Любо – не любо, худые или хорошие пеку пироги, а я говорю: хватит! Теперь, – я говорю, – все время будешь мои пироги ести, и худые, да будешь, и хорошие будешь, – я говорю, – хватит! Ты хозяйничала сколько годов, теперь, – я говорю, – ты мое будешь ести». И всё. И я большину-то от нее и отняла. Всё. Стала сама печи, сама печки стала топить… Надо девок растить. Чё, умирать, что ли, из-за свекровушки?

– Она что-нибудь делала?

– Мы так овец держали, так овец, было, сгонит да. Овец сходит, поскотину сгонит. Потом и тут чё-то переругались, из-за овец, не знаю… Она стала гордиться, что «я помогаю», мол, одна не справляюсь. А, не справляешься одна, ну ходи, дотыкайся до овец. Не трогай, не гоняй… Потом Валентин стал сам гонять. Не дотыкайся ни до чего, я сама со всем справлюсь. Чё не справлюсь – Валентин доделает… На работу ходила. Чё передавать-то?.. Ну, теперь вы-то не будете так. Мы-то тянулися. Поплачем, да и всё. Да, слова не сказать. (Кирилловский р-н, Вологодская обл., 2003, Kir26-4).