Траектория судьбы

Возможно, кому-то не нравились моя манера поведения и мои взаимоотношения с людьми. Возможно, я действительно не во всем был безупречен, порой резковат, порой слишком категорично отвергал те или иные предложения конструкторов, работавших рядом со мной. Возможно… Потому что я действительно не ангел…

Жаль только, что поводом для этих обвинений послужили не благие намерения критическим словом воздействовать на исправление моего характера и устранение упущений в руководимом мною конструкторском бюро. Тем более, что сам я на собрании не был, так как находился в командировке и не мог лично встать и ответить…

Позже я понял, что дело было в другом. Мою «самостоятельность» мне не забыли. Создание в 1955 году опытно-конструкторской группы под моим руководством (которого я добивался 6 долгих лет!..) и ее плодотворная годовая работа многим на заводе не давали покоя и под маркой преодоления культа личности и его последствий хотели развенчать или хотя бы просто унизить конструктора, слишком дерзко и смело, по мнению некоторых, взлетевшего в творчестве. К тому же, имеющего «защитников» в Москве, в Главном артиллерийском управлении.

Такая вот сложилась ситуация.

Мне пришлось срочно просить об отстранении меня от выполнения опытно-конструкторских работ до того момента, пока компетентная комиссия не разберется, чьи и какие заслуги мне были приписаны или же я сам приписал. Слишком серьезным, тяжким было это обвинение. Мною руководило не уязвленное самолюбие, а желание восстановить истину.

Много горьких дум довелось передумать, пока находился не у дел. Я ощущал себя без вины виноватым, но ведь не станешь же оправдываться перед каждым работником огромного завода?..

Вечерами, приходя домой, я не мог найти себе места. Настроение снова стало искать выхода в стихах, но они получались не очень оптимистичными:

Я никому теперь не нужен.
Кому был нужен, тех уж нет.
Я жизнью трудной проутюжен,
Как дедов старенький бешмет.

Размышляя, я все больше укреплялся в мысли, что по работе нашей группы, по мне лично выпущен заблаговременно подготовленный и прицельный залп. Видимо, кое-кому из руководителей завода не нравилось наше стремление на все иметь свое мнение, проверенное опытом. Не нравилось и то, что в критические моменты мы нередко выходили на прямые связи с главным заказчиком, с министерствами. Вот и начали формировать мнение: он много на себя берет, он прыгает через головы, его следует остановить…

И вот остановили. Надолго ли?

Впрочем, остановили лишь меня. Конечно, я продолжал ходить на работу, многократно анализировал свои конструкторские замыслы, но активного руководства в творческой группе не осуществлял. Группа как бы продолжала работу самостоятельно. В. В. Крупин информировал меня, как идут дела по разработке опытных тем, советовался по наиболее сложным вопросам.

В один из дней у меня состоялся разговор с секретарем партийного бюро заводоуправления А. Я. Матвеевым. Переживая случившееся со мной, он близко к сердцу принял все, что произошло на том собрании. Однако и он, по всей видимости, продолжал оставаться в плену представлений, которые создавались на заводе людьми, не видевшими ничего, кроме местнических интересов. Иначе, чем объяснить его упрек:

– Понимаешь, твои запросы, обращения наверх вызывают явное раздражение. Получается, будто ты один беспокоишься за судьбу опытно-конструкторских работ да личный интерес отстаиваешь.

– Вот и вы, Александр Яковлевич, оказывается, не до конца поняли мою позицию, – горькая обида вновь всколыхнулась во мне. – Вспомните, о чем я вам говорил, когда мы встречались в цехе или в отделе? До каких пор мы новые изделия будем создавать и испытывать в запущенных помещениях и на старом оборудовании? Почему опытные цехи занимаются серийной продукцией, а нередко вообще исполнением посторонних заказов? Разве вам неизвестно, что я десятки раз устно и письменно обращался к директору завода, в партком о создании хотя бы сносных условий для работы? Разве вы не читали письма из ГАУ и нашего министерства, где говорилось, что работа по созданию новых образцов ведется заводом крайне медленно?

Монолог мой был длинным. Каждая проблема – боль сердечная. Секретарь партбюро слушал, опустив голову, не прерывая, осмысливая, видно, мои слова.