Трагедия абвера. Немецкая военная разведка во Второй мировой войне, 1935–1945

Среди узников, еще остававшихся на Принц-Альбрехт-штрассе, был Догнаньи. Поскольку он был вынужден продолжать играть свою роль, а никого не было, кто мог бы ухаживать за беднягой, принести ему воды, побрить, переменить белье, вскоре его постель и одежда оказались в ужасно запущенном состоянии. Он зарос страшной щетиной, а на его спине образовались гнойные нарывы.

Когда Зондереггер обнаружил его в подобном состоянии, он сразу же доложил об этом Хуппенкотену, который выделил для ухода подследственного, некоего доктора Энзе. Энзе мог находиться в незапиравшейся камере Догнаньи и должен был оказывать Догнаньи необходимую помощь.

Догнаньи удалось переправить жене весточку. Он просил прислать ему дифтеритную инфекцию, чтобы заразиться. Таким способом он хотел оттянуть судебный процесс.

Бациллы передал не профессор Бонхёфер, как утверждалось, а медсестра из потсдамского лазарета. Догнаньи получил мазок и сжевал его. Но дифтеритом не заразился.

В записке, которую он переправил жене после того, как занес себе бациллы, говорилось:

«Душа моя! С каким замиранием сердца вчера я наблюдал за появлением из чемодана присланного тобой бокала, ты себе не можешь и вообразить. А потом книги и термосы. Наконец, наконец-таки пара строчек от тебя – более чем за последние полгода – дар, за который я горячо благодарил Бога в ночной молитве. Я так тебе благодарен, любовь моя…

Допросы продолжаются, и ясно, что ожидает меня, если не свершится чудо…

Потому я не боюсь никакой инфекционной болезни… Конечно, я сразу же сунул в рот дифтеритный мазок, однако по техническим причинам это стало возможно лишь в половине восьмого вечера, и у меня такое впечатление, что ватка уже подсохла. Как можно быстрее я прожевал тампон. Как я слышал, дифтеритные бациллы не слишком подвижные, но не переносят высыхания, а нуждаются во влаге. Их инкубационный период – трое – восьмеро суток. Боюсь, что у меня иммунитет и я не заболею. Но повторное заболевание все-таки возможно. Можешь смело послать мне еще один мазок, а если у тебя есть и еще что-нибудь, то и это.

Я должен попасть отсюда в больницу, но таким образом, чтобы меня больше не могли допрашивать! Обмороки, сердечные приступы не срабатывают, и если я поступлю в больницу без нового заболевания, то это может стать даже опасным, поскольку тогда они меня быстро вылечат. Зондереггер сегодня сказал: «В ваших собственных интересах, чтобы допросы кончились как можно скорей. Рейхсфюрер не заинтересован держать вас здесь; он желает, чтобы вы выздоровели. Рейхсфюрер желает как можно быстрее покончить с допросами. На время, пока будет готовиться обвинительное заключение, вас направят в госпиталь – может, в Центральную Германию или в Баварию, чтобы снова поставить вас на ноги. В том состоянии, в котором вы сейчас находитесь, вас нельзя отдавать под суд, но через три-четыре недели вы тогда будете как огурчик!»

С каким удовольствием я разрушил бы планы этого малого! Поверь – к сожалению, до сих пор я, собственно говоря, видел вещи в их истинном свете, – нет иного выхода, нежели новое тяжелое заболевание. Не бойся за меня. Я преодолею его, но даже если этого не произойдет, то от этого другие не много выиграют, а я в результате ничего не потеряю, поскольку мне уже будет нечего терять. Но я должен сохранить себя для вас, если получится. Поэтому я предпочитаю негарантированную жизнь гарантированной смерти…

Не сердись на меня, душа моя, что я пишу тебе такие ужасные вещи; не думаю, что они тебя испугают. Тебе известно, как обстоят дела, ты знаешь даже больше, нежели желаешь признаться, понимая мое положение. Тебе не следует этого делать – я всему подвел итог, видел и пережил здесь столько, что существует лишь одно, что меня поразило бы, – если бы с тобой что-то произошло. Этого не должно быть. Об этом я каждый день молю моего Господа! И потому, прежде помыслов о помощи себе, я думаю о тебе и твоей свободе и здоровье. Помни, пожалуйста, об этом всегда-всегда… Я размышлял – может, было бы правильнее не посвящать тебя в мысли, которые сейчас посещают меня. Я думаю, это было бы неверно. Ты сильный человек, и ты, как мне кажется, предпочла бы жить вместе со мной, чем рядом. Или все это лишь эгоизм? Все равно я чудесно укрепился в мысли, что ты теперь знаешь меня лучше. Я в здравом уме, не собираюсь слишком часто ступать на этот путь, хочу многое из того, что мне выпало пережить, сохранить в памяти, чтобы потом рассказать людям. Но я вынужден от кое-чего освободиться, и прежде всего: пока мы можем действовать, мы обязаны действовать. Война, СС в любой момент могут расстроить наши планы, и я опасаюсь перевода из Берлина. При любых обстоятельствах я хотел бы остаться здесь, в Берлине, как можно ближе к вам. Но так долго я тоже не могу находиться в лапах этих парней. Все закончится при решении проблемы: новое заболевание. Крайне тяжел удел родителей. Я хотел бы помочь, как умею…»