Трагедия адмирала Колчака. Книга 1

Семёнов (хотя в своих мемуарах он и умалчивает об этом) должен был почувствовать себя оскорблённым: почему же для Колчака за «призыв родины» сошли увещевания Кудашева или каких-то неизвестных англичан, а не его, Семёнова, первого начавшего здесь борьбу против Советов?! Заработав к тому времени достаточный авторитет, находясь во главе единственного, по сути, активно оперировавшего антибольшевицкого отряда, самостоятельно наладив отношения с представителями союзников и признавая Хорвата «постольку-поскольку» это было выгодно в настоящий момент, — Атаман фактически не пожелал не то что подчиняться, но и просто вести с адмиралом какие-либо переговоры о распределении средств. Вся история Гражданской войны показывает, что правильной была именно семёновская тактика непрерывных отчаянных атак на неприятельскую территорию, планы же Колчака, предполагавшие длительный период подготовки, мобилизаций и формирований, вряд ли могли увенчаться успехом; но отношения напряжённого противостояния, немедленно сложившиеся между двумя военачальниками, мешали (с обеих сторон) трезвой оценке обстановки, а особое покровительство Семёнову со стороны японской миссии (которой тот якобы давал какие-то туманные обещания насчёт будущих концессий и торговых льгот) ещё более усиливало предубеждение Александра Васильевича против Атамана.

Адмирал ещё пытался разделить операционные направления, оставив Семёнову Забайкалье и предполагая наступать со своими будущими войсками в пределы Амурской Области или Приморья, но когда за его спиной Атаман, как сообщали друг другу американские дипломаты, «пришёл к согласию с Хорватом относительно [….] политики и финансовой помощи с отстранением Колчака»[83], — всё окончательно развалилось. После открытых конфликтов с Семёновым, семёновцами и начальником Разведывательного управления японского Генерального Штаба генералом М. Накашимой (лично прибывшим в Маньчжурию для контроля за обстановкой), Александр Васильевич выехал в Японию для переговоров с влиятельным генералом Г. Танакой (заместителем начальника Генерального Штаба), которые, впрочем, тоже закончились ничем…

Этот год — с лета 1917-го по лето 1918-го — вообще стал для адмирала Колчака, должно быть, одним из тяжелейших. Несбыточные мечты, рухнувшие надежды, безрезультатные усилия для такого эмоционального и впечатлительного человека, каким представляется нам Александр Васильевич, должны были оказаться поистине невыносимым грузом, страдания от которого ещё усугублялись жёстким, даже жестоким отношением адмирала к самому себе. И то, что он надломился, но не сломался, то, что страдание, сквозящее в его глазах и охватывавшее его душу, не лишило его воли и стремления к действиям, говорит прежде всего о силе и мужестве этого человека. И после всего пережитого и перечувствованного удивительна не развившаяся вспыльчивость, которая порой заставляла его срываться на крик или ломать карандаши, подвернувшиеся под руку, — удивительна та самоотверженная готовность, с какой он вновь примет на себя тяжёлый крест.

Ибо главные страдания были ещё впереди.

* * *

«Я решил пробраться на Юг России, к Алексееву, который сохранил для меня значение главнокомандующего, из подчинения которого я никаким актом не вышел. […] Считал я Алексеева лицом, которому я подчинён потому, что по моим сведениям он был на Юге главнокомандующим», — рассказывает Колчак[84], и у нас нет оснований не верить его словам, несмотря даже на явную ошибку памяти: М.В. Алексеев уже не был Верховным Главнокомандующим в момент отъезда адмирала как с Чёрного моря, так и вообще из России. Возможна, правда, и иная интерпретация, — «перелистывая» позорное «главнокомандование» Керенского и оппортунистический период Брусилова, Александр Васильевич проводил прямую линию преемственности Добровольческой Армии от Армии бывшей Империи того периода, когда она не дошла ещё до полного разложения (при этом, правда, трудно объяснить апелляцию к отсутствию формального «акта о выходе из подчинения»). Похоже, что, потерпев неудачи на политической и «военно-сухопутной» стезе, адмирал стремился на привычную и родную для него морскую: Великая война явственно близилась к концу, с поражением Германии и Турции на освобождённом Чёрном море становилось возможным возрождение русского флота, и выдающийся моряк был бы там как нельзя более к месту.