Трагедия адмирала Колчака. Книга 2

«Все усилия Ставки свернуть главные силы ее (Сибирской армии) на юг — вначале для развития успеха Зап. ар., а потом для выручки ее — не увенчались успехом, встречая противодействие и прямое неповиновение со стороны Гайды» [V, с. 93].

Когда Уфа была оставлена, Гайда перешел в наступление в направлении Вятки и взял Глазов⁷⁷. «Впечатление получилось сильное, — пишет Сахаров, — так как казалось, что все слова и предсказания Гайды оправдываются; в Омске загорелись надежды на новый успех в новом направлении. Словно действительно это было сделано только для того, чтобы произвести эффект. Еще 8 мая, будучи с Колчаком в Екатеринбурге, Будберг при оперативном докладе в штабе армии был «ошеломлен и подавлен тем, что в тоне докладывавших (...ген. Богословский и сам Гайда) сквозило несдерживаемое удовольствие по поводу неудач в Западной армии и усердно подчеркивались свои, довольно проблематичные при общем положении фронта, успехи... За оперативной сводкой последовал совершенно абсурдный доклад о развитии наступления безостановочным движением на Москву, куда ген. Пепеляев обещается и обязуется вступить не позже чем через полтора месяца... Пришлось убедиться, что руководство операциями целых армий находится в руках младенцев, очень дерзких и решительных, но смотрящих на дело со ступеньки ротного командира и думающих только о своем приходе и о своих фантазиях. Им совершенно все равно, что фронт Зап. армии трещит; они забывают даже свою собственную невысокую оценку боевых качеств этой армии, расстроенной, разбитой, истомленной длительным зимним походом и неспособной остановить наступление красных; им и в голову не приходит, что при таком стратегическом положении невозможно и мечтать о продолжении фантастического полета через Вятку в Москву» [XIV, с. 235].

Ген. Сахаров утверждает, что он в качестве генерала для поручений при Верховном правителе и Лебедев прилагали все силы, чтобы доказать необходимость наступления на Поволжье и соединения с Добровольческой армией: «иначе вставала угроза, что Зап. армия не выдержит»⁷⁸. «Сибирская армия, — пишет в своих воспоминаниях Сахаров, — была очень сильна числом, имела к тому же лучшее снабжение, была и одета и обута и понесла мало потерь за весеннее наступление»... Надо было отказаться от наступления на Вятку и «всеми силами вести наступление на Волгу... Все эти соображения докладывались в те дни Верховному правителю и Ставке; они соглашались, но сделать ничего не могли. Ген. Гайда и его штаб не хотели и слушать о перемене операционных направлений. Поддержку в этом они находили у некоторых влиятельных представителей иностранной интервенции, которым казалось важнее всего бить на север к Архангельску. Так и не было достигнуто взаимодействие двух армий, даже и тогда, когда на Волжском фронте, в Зап. армии, начались неудачи» [с. 76—77].

В действительности произошло так, как пишет Сахаров: «Большевики, навалившись всей силой на Зап. армию, сокрушив ее наступление на Волгу и оттеснив за реку Белую, начали... переброску своих сил отчасти на Южный фронт ген. Деникина, а частью на север против Сибирской армии. Почти одновременно с занятием Глазова начались неуспехи на казанском направлении. Повторились те же события, что и в армии, но гораздо в большем размере» [с. 107].

* * *

Северный фронт — это Гайда. Это как бы основной стержень борьбы. Сам Гайда — человек самонадеянный, избалованный успехом и головокружительной карьерой, которая привела его от звания фармацевта к чину генерал-лейтенанта русской службы; человек весьма решительный и не останавливающийся перед средствами для достижения поставленной цели... Красочная фигура, рожденная революцией и гражданской войной! С отходом чехов, Гайда не склонен отказаться от честолюбивых замыслов — он переходит на русскую службу, сохраняя, однако, иммунитет, который давало в Сибири звание иностранца.

Очевидно, у Гайды было то природное понимание военного дела, которое отмечают ген. Иностранцев и Жанен. Энергия, ясность ума, открытый характер, по мнению Жанена, отличали Гайду [«М. S1.», 1925, III, р. 340]. Были люди, которые склонны были считать Гайду почти «гениальным полководцем». Мне кажется, что вернее всего определил Гайду Будберг, назвав его представителем «своеобразной фронтовой атаманщины», — с безрассудностью, смелостью, заносчивостью, самолюбованием и авантюризмом, с бытовым демократизмом, любовью к внешним эффектам, с самовластием, которое трудно ввести в правовые нормы.