Трагедия адмирала Колчака. Книга 2

Может быть, слишком молодой ещё Михайлов был плохим министром финансов. Его мероприятиям мемуаристы охотно приписывают «гибель» сибирского рубля. Возможно, что реформа с девальвацией керенок была одной из самых ошибочных реформ в Сибири. Только… история финансов всего мира за последние годы смут и общественных пертурбаций как-то поучает тому, что устойчивость финансов — ценность денег — больше зависит от общественной психологии, нежели от экономических оснований. Вероятно, это научная ересь. Но всегда ли наука поспевает за жизнью?

Неспециалист должен пока воздерживаться от оценок финансовых мероприятий сибирской власти. Ещё скрыты многие из двигавших жизнь факторов. То, что обывателю-мемуаристу кажется несуразным в законе 19 апреля об изъятии керенок, специалисту будет понятно. У нас мог бы быть надёжный источник для характеристики сибирских финансов в написанных, но, к сожалению, ещё не изданных воспоминаниях начальника кредитной канцелярии у Колчака А.А. Никольского. Его суждения достаточно компетентны. Он объясняет, что мотив издания закона 19 апреля был целесообразен — при продвижении в Европу наплыв оттуда «керенок» в Сибирь мог бы иметь катастрофическое влияние на всё народное хозяйство. Признавая, что осуществление закона было неудачно и что он принёс больше вреда, чем добра, всё же авторитетный свидетель укажет, что, если бы успех на фронте продолжался — и последствия закона были бы иные. Много причин было для обесценения сибирского рубля, упавшего в 25 раз за полтора года, и среди них — политика держав, мало считавшихся с реальными нуждами сибирской власти[243]. И всё-таки Никольский, подходящий с критикой к деятельности министра финансов Михайлова и его преемника Гойера, признает, что финансовое ведомство выполнило своё главное назначение[244], приняв «ужасное» наследие и пустые кассы.

Я буду рассматривать деятельность Правительства не с этой точки зрения. Мне важно выяснить его «классовую» подоплёку и ту специфическую реакционность, которую приписывают ему противники и большинство наблюдателей из иностранцев. В деятельности Правительства Будберг усматривает не реакционность, а полную отрешённость от жизни. Ему, как военному, мыслится разрешение всех вопросов совсем в иной плоскости. 10 сентября он записывает:

«Весь вечер пропал даром в бессмысленном заседании Комитета экономической политики, где пережевывались «общие принципы реквизиции». Удивительные мы люди: на фронте идёт наступление, долженствующее решить судьбу сибирского белого движения и всей России; тыл разваливается и пылает восстаниями, а в это время 12 министров и их товарищи убивают три с лишним часа на обсуждение вопросов самой отвлечённой теории. Я рекомендовал использовать прямо положение о реквизициях, вышедшее во время большой войны, но решили всё же поговорить… Такие заседания напоминают мне дискуссии о спасении души в вагоне, который летит кувырком с многосаженной насыпи, причём пассажиры уже не знают, где у них верх и где низ, где крыша, а где пол» [XV, с. 307].

Бесспорно, многие мероприятия того времени были теоретичны и являлись почти ненужной уступкой демократической догме. Напр., распространение суда присяжных в губерниях Енисейской и Иркутской, Забайкальской, Амурской и Приморской областях, на Сахалине и в полосе отчуждения В.-Кит. ж. д. [«Пр. Вест.», 30 января]. Какой там суд присяжных в обстановке гражданской войны, да ещё такой специфической, как, напр., в Енисейской губ., охваченной пожаром партизанского движения! Гришка Хромой — главарь шайки в Иманском у., чинивший суд и расправу без всякой волокиты, совершавший семейные разделы и пр., — может быть, в это время больше подходил к тамошнему быту. «Полк. Ворт» (Уорд) в своей наивной простоте, также занимавшийся в Уссурийском крае судебным разбирательством крестьянских споров, вероятно, удовлетворял реальные повседневные нужды деревни.

* * *