Трагедия адмирала Колчака. Книга 2

«Союзные и дружественные» державы были удовлетворены[317] таким ответом: он «представляется им согласным с предложениями, ими сделанными, и содержащим достаточные гарантии для свободы, самоуправления и мира русского народа и его соседей»[318].

12 июня они заявили о готовности оказать адм. Колчаку поддержку. Через пять дней, 17 июня, Сазонов писал Вологодскому: «Дальнейшие шаги в сторону официального признания… несомненно, находятся в прямой зависимости от успехов сибирских армий» [«Пр. Рев.». Кн. 1]. Но военное счастье стало меняться. С другой стороны, «левые» в Европе упрямо держатся своей позиции. «Уже при первых попытках держав оказать военное содействие Правительству адм. Колчака и Северной области, — пишет Сазонов в том же письме, — левые парламентские партии во Франции и Великобритании выступили против подобного решения с резкой критикой»[319]. Отсюда вытекала настоятельная потребность направить пропаганду именно в демократические круги. Ясно сознавал это Чайковский. Понимали это и Набоков и Сазонов. «Необходимо, — писал Набоков 21 августа, — чтобы от имени России за границей могли говорить люди, связанные с социалистическими и демократическими партиями. Необходимо агитировать среди масс Европы и Америки» [Субботовский. С. 55]. Понимали это и в Омске. Верховный правитель в своё время приветствовал вхождение социалиста Чайковского в ряды членов политической делегации в Париже. Не раз он озабочивается тем, чтобы не создавать впечатления, что заграничное представительство возлагается только на деятелей дореволюционной эпохи [например, при командировке Шебеко в Финляндию 6 августа. — Субботовский. С. 252]. Омское правительство в сложной сибирской обстановке пыталось внести демократическую политику, прислушиваясь к телеграммам Политического Совещания[320] и к декларативным формулам, которые шли от Вильсона[321]. Но получить поддержку демократии было слишком трудно — она исходила из презумпции, что диктатура Колчака — синоним реакции.

2. «Политическая недобросовестность»

Мне могут сказать, что я ломлюсь в открытую дверь, когда усиленно пытаюсь доказывать политическую честность Верховного правителя. Но для Колчака черта эта была особым свойством. Он непреклонен, не шёл на уступки там, где политическая совесть их не допускала. Поэтому всегда и во всём мы можем верить рыцарю долга и слова. Он не измышляет мотивов для объяснения или оправдания своей деятельности. Его политическая совесть, пожалуй, иногда была слишком неуступчивой. Отсюда тактические ошибки Верховного правителя. Эта искренность в политике ясно вскрывается в вопросах национального самоопределения, которые ставились перед сознанием Верховного правителя в связи не только с пожеланиями, но и прямыми требованиями союзников и на которые надо было давать немедленные и безоговорочные ответы.

Политическая совесть Верховного правителя подвергалась величайшему испытанию.

Независимость Польши и Финляндии, отношение к другим государственным образованиям на территории бывшей русской империи — всё это требовало ответа, всё это не ждало выявления воли русского народа в отдалённом Учредительном Собрании. На соответствующие пункты в ноте Клемансо Правительство ответило достаточно определённо. Жизнь ставила уже конкретные вопросы, и особенно по отношению к Финляндии в связи с наступлением Юденича на Петроград и возможной помощи с её стороны. В такой комбинации вопрос о признании финляндской независимости выходил из области теоретической и становился вопросом практической политики. Многим казалось, что декларативное провозглашение независимости Финляндии может гарантировать её помощь в экспедиции на Петроград. Позиция Правительства адм. Колчака в данном вопросе вызвала две диаметрально противоположные оценки. По мнению Н. Нелидова, комментатора материалов «Колчак и Финляндия», напечатанных в № 33 «Красного Архива», «политическая недобросовестность» всех заявлений Колчака и его министра Сазонова «слишком била в глаза» [с. 88] — и ссылка на Нац. Собрание «была увёрткой». По поводу выступления Сукина в Совете министров 17 августа относительно Финляндии Будберг сказал: «Какой идиотизм» [ХV, с. 273].