«Последний допрос производился 6 февраля, днем, когда расстрел Колчака был уже решен, хотя окончательного приговора вынесено еще не было. О том, что остатки его банд стоят под Иркутском, Колчак знал. О том, что командным составом этих банд предъявлен Иркутску ультиматум выдать его, Колчака, и премьер-министра Пепеляева, Колчак тоже знал, а неизбежные для него последствия этого ультиматума он предвидел. Как раз в эти дни при обыске в тюрьме была захвачена его записка к сидевшей там же в одном с ним одиночном корпусе Тимиревой. В ответ на вопрос Темиревой, как он, Колчак, относится к ультиматуму своих генералов, Колчак отвечал в своей записке, что он «смотрит на этот ультиматум скептически и думает, что этим лишь ускорится неизбежная развязка». Таким образом, Колчак предвидел возможность своего расстрела. Это отразилось на последнем допросе. Колчак был настроен нервно, обычное спокойствие и выдержка, которыми отличалось его поведение на допросах, его покинули. Несколько нервничали и сами допрашивавшие. Нервничали и спешили. Нужно было, с одной стороны, закончить определенный период колчаковщины, установление колчаковской диктатуры, а с другой — дать несколько зафиксированных допросом ярких проявлений этой диктатуры в ее борьбе со своими врагами не только революционного, но и правосоциалистического лагеря — лагеря тех, кто эту диктатуру подготовил. Это, значительно забегая вперед от данной стадии вопроса, сделать удалось, но удалось в очень скомканном виде»...
«5-го, — рассказывает Гришина-Алмазова, — я получила точные сведения, что Колчак и Пепеляев будут расстреляны. Потрясенная этой вестью, я послала Пепеляеву письмо со словами дружеского привета и одобрения. 6-го утром в последний свой день он ответил мне письмом коротким и душевным: «Обо мне не беспокойтесь — я ко всему готов и совершенно спокоен. Грустно подумать, что меня будут расстреливать русские солдаты, которых я люблю». Расстреляли его, однако, не «русские солдаты».
* * *
6 февраля каппелевцы подошли к Иркутску — шли они днем и ночью с самыми минимальными отдыхами. Ширямов пытается изобразить так, что каппелевцы, разбитые в предварительных боях, подошли к Иркутску «бесформенной массой» и, следовательно, никакой уже угрозы не представляли. Очевидно, это было не так, ибо зачем же понадобилось начальнику боевых коммунистических сил, «товарищу Калашникову», издавать приказ: «Черные тучи каппелевцев у красного Иркутска». «Смердящий труп черной реакции», «голодные полузамерзшие банды остатков колчаковских войск» представляли для Иркутского гарнизона еще грозную силу.
6 февраля иркутский Воен.-Рев. Ком. вынес следующее постановление (его нельзя не привести целиком):