Трагедия белого юга. 1920 год

По железной дороге двигались переполненные поезда; на буферах и крышах видны были защитные шинели. Случайно поймал в колонне батарейную повозку с хлебом и пристегнул ее к себе. Какой-то ротмистр присоединился к нам, предварительно спросив, может ли хоть одна наша пушка пострелять, если нас атакуют «зеленые». У него были яблоки, у меня хлеб, и мы решили, что до Севастополя на два дня и ночь мы обеспечены едой. Часа в 4 дня нас обогнал на «форде» подполк(овник) Гудим и мичман Мирович. Предлагали мне тут же бросить пушку и людей, сесть к ним в машину и катить в Симферополь. Там восстание, они должны будут принять участие в его подавлении и сразу же двинуться еще сегодня в Севастополь. Я сказал, что не могу бросить солдат на произвол судьбы и потому останусь с ними. Верстах в 6 от Симферополя устроили остановку в стороне от дороги в имении. Там никого уже не было.

Какой-то прапорщик, разводивший от интендантства огород, начал говорить, что не понимает, почему мы отступаем, что сейчас командующим всеми крымскими войсками назначен генерал Слащов, который проехал уже на фронт и остановил красных. После полуторачасового отдыха (кроме брынзы мы ничего не достали) с трудом разбудил солдат, оставил раненых лошадей и двинулся на Симферополь. Проходил город ночью. На улицах зияли разбитые витрины; днем разбежалась часть арестантов из тюрьмы, и это создало слухи о восстании. Во всяком случае, пока это было ликвидировано, в городе был хаос и, естественно, грабежи. По всем улицам теперь двигались повозки. Какой-то солдат, подойдя к моему орудию, передал мне сотню папирос.

Без веселого чувства встретили рассвет и восход солнца. Мы двигались безостановочно, местами переменным аллюром, к Севастополю, где нас снова могло ожидать повторение Новороссийской катастрофы. Это сознание отгоняло сон, но отнюдь не развлекало. Начали говорить о том, что генерал Врангель издал приказ ничего не взрывать и не уничтожать при отходе за исключением незначительной порчи железнодорожного пути, чтобы задержать только красных. Распространился слух, что в районе (название в документе написано неразборчиво. — Н.К.) конница красных весьма серьезно потрепала марковцев, от которых будто бы остались совсем жалкие остатки.

В нескольких верстах от Симферополя начали уже появляться брошенные и стоящие почти у краев дороги орудия. На дороге у крутых спусков на шоссе, а таких пришлось пройти два, образовались заторы; больше чем на версту на одном из них в несколько рядов стояли повозки и с действительным имуществом (так в документе. — Н.К.), главным образом самым фантастичным хламом. Какой-то генерал заведовал очередью и весьма медленно устраивал продвижение, пускал вперед под гору по одной повозке и увеличивал хвост. В Бахчисарае сделал небольшой привал; лошадей не удалось подкормить совершенно, а сами раздобыли по несколько маленьких печений прямо из печки. Двинулись дальше, лошади начали уже сдавать. Примкнувший к нам на своей тачанке ротмистр усиленно убеждал меня бросить пушку, орудийных лошадей впрячь в тачанку и на рысях идти в Севастополь, а то мы опоздаем. Я отчетливо сознавал всю беспомощность вести орудие до конца, но считал, что если батарея придет на пристань полностью, то у меня будет неловкое чувство, если я свою пушку брошу раньше, и потому категорически отказался следовать его и поручика Пюжоля советам. Часов около 7 вечера мы дошли до Бельбека. В течение некоторого времени я колебался, идти ли прямо на северную сторону Севастополя (7 верст) или в город вокруг бухты (8 верст). В это время справа от дороги показалась батарея, она шла прямым путем, минуя Симферополь, из Сарабузы. Полковник Слесаревский приказал мне испортить и бросить тут же орудие, а лошадей перепрячь в повозку.

Свои пушки батарея бросила сразу же за Сарабузами, и переменным аллюром верхами и на повозках все желающие идти дальше двинулись прямо на Севастополь. Мне передавали наши офицеры, что на привале сразу после Сарабуз был прочитан приказ генерала Врангеля о том, чтобы никого не задерживать. Довольно внушительная группа, среди которой были и офицеры, решили остаться. Батарея попортила пушки и, сведя на минимум свой багаж, двинулась. «Было жутко, — говорили мне наши офицеры, — когда мы двинулись уже без орудий в темноту ночи (С ЗО-го на 31-е) мимо угрюмо стоящей толпы остающихся и не только физически, но и духовно отделившихся от нас людей. А что если бы эти переутомленные, озлобленные, бросившие наши ряды, но в тот момент полностью вооруженные люди, вздумали бы открыть огонь по уходящим или просто задержать их, — говорил мне подполковник Егоров, — но они стояли молча и только изредка слышно было невнятное бормотание: это отдельные люди из группы прощались друг с другом.