Трагедия белого юга. 1920 год

Деникин напомнил ему его недавнее заявление и ввиду отсутствия кораблей предложил на выбор три варианта выхода из положения. По первому, он должен сменить всех, кто защищает Новороссийск, дать им возможность спокойно эвакуироваться, а сам 2—3 дня будет оборонять город, пока корабли не вернутся за ним из Крыма. По второму варианту Сидорину было предложено возглавить свои войска и пойти с ними на прорыв красных войск, перекрывших дорогу на Туапсе, соединиться со своим 4 корпусом, двигаться к Грузии и укрыться на ее территории. Если оба варианта не устраивают, тогда оставаться в порту и ожидать подхода запоздавших и случайных кораблей. Сидорина не устроил ни один из вариантов, и он с обидой бросил Деникину: «Вы предали казаков!»

Донцам все же достались транспорты «Россия», «Пегас», а таюке частично «Цесаревич Георгий» и «Николай». На «Пегасе» генерал Сидорин вместе с командиром Партизанской дивизии генералом Дьяковым убыли в Крым. При этом оба генерала заверили остающихся в том, что они обязательно пришлют за ними корабли и те заберут их или в Новороссийске или перехватят в районе Геленджика.

Однако сделать это было не так-то просто. Ни один капитан корабля, из числа русских, снова идти в Новороссийск, Геленджик или в другой порт на Черноморском побережье, до тех пор, пока там не прояснится обстановка, не согласился. Тогда Сидорин обратился к начальнику службы военных сообщений ВСЮР генералу Н.М. Тихменеву. Но тот тоже отказал, заявив, что все корабли стоят без угля. Сидорин связался с английским генералом Хольманом и попросил его содействия в спасении донских казаков. Однако Хольман, то ли в шутку, то ли всерьез, порекомендовал ему попросить Деникина повесить Тихменева за срыв эвакуации войск.

Только 29 марта, через два дня после падения Новороссийска, Тихменев под давлением англичан направил вместе с их кораблями в Геленджик один из русских миноносцев. Но по прибытии туда им удалось снять с пристани только 32 человека из числа раненых и дроздовцев, прорывавшихся через Кабардинку и оставшихся потом в Геленджике. Все остальные ушли дальше. Всего из Новороссийска в те дни эвакуировалось около 4 000 донцов, остальные пошли на юг, к Туапсе.

Несостоятельность последних решений Деникина и его штаба по организации обороны Новороссийска и тесно связанным с этим хаосом при погрузке войск хорошо передал в рапорте на имя главнокомандующего начальник донской Партизанской дивизии генерал Ясевич.

«...Во имя долга перед погибшими, — пишет он, — преданными офицерами и войсками, для удовлетворения возмущенных, случайно уцелевших чинов дивизии, считаю необходимым в заключение отметить, что спешная, постыдная погрузка 13/26 марта не вызывалась реальной обстановкой на фронте, которая мне, как отходившему последним, была очевидна. Никаких значительных сил у Раевки не наступало, ибо в 14 часов 13/26 марта никого, кроме разъездов, у Владимировки не было. Что же касается деревни Борисовки, то она была весьма слабо занята двумя-тремя эскадронами и четырьмя ротами. Образ действий противника в этом районе давал основание предполагать, что там были всего лишь «зеленые».

Таким образом, при наличии хотя бы слабой попытки к управлению со стороны генерала Кутепова или Барбовича — ничего не стоило бы удержать Новороссийск еще два-три дня, указав только линию арьергардных боев и участки для тех частей, которые все равно не имели транспортных средств. К сожалению, ни генерал Кутепов, ни генерал Барбович не только не искали связи со своими частями, но даже увернулись от меня, так как ни тот, ни другой не ответили, кто у меня справа и слева и какой план действий ими намечен. В результате, управление из рук генерала Кутепова было передано генералу Барбовичу, который поручил все начальнику Корниловской дивизии, а последний своему командиру полка, который не желал иметь ни с кем связи и начал движение по полотну железной дороги, вместе с бронепоездами, менее всего он был занят прикрытием Новороссийска с северо-запада, как значилось в директиве.

Если по условиям обстановки вызывалась необходимость пожертвовать сводно-партизанской дивизией как арьергардом, выиграть время и погрузить прочие части армии, то неужели допустимо не поставить об этом в известность начальника этого арьергарда? Неужели допустимо не дать ему ясной и определенной задачи? Настолько мне известно, ни военная история, ни тактика не рекомендуют применять обман начальника арьергарда. Между тем, не будь этого обмана, т.е., знай я, что судов для дивизии нет, — я остался бы с дивизией в Кирилловке и, безусловно, продержался бы весь день 14/27 марта, если бы при мне остались бронепоезда. Наконец, самый факт обмана в бою, т.е. заведомое сокрытие боевой обстановки со стороны старшего начальника, действует на обманутую часть настолько разлагающим образом, что вести ее еще раз в бой и ждать успеха едва ли будет разумно»^{194}.