Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме

                     Да, этот голос милый^{344}

мне памятен. И это все безумье —
и я погибну…

Русалочка.

                   Ты погибнешь, если
не навестишь нас. Только человек
боится нежити и наважденья,
а ты не человек. Ты наш, с тех пор
как мать мою покинул и тоскуешь.
На темном дне отчизну ты узнаешь,
где жизнь течет, души не утруждая.
Ты этого хотел. Дай руку. Видишь,
луна скользит, как чешуя, а там…

Князь.

Ее глаза сквозь воду ясно светят^{345}

,дрожащие ко мне струятся руки!
Веди меня, мне страшно, дочь моя^{346}…

Исчезает в Днепре.

Русалки.

(поют)^{347}

Всплываем, играем
и пеним волну.
На свадьбу речную
зовем мы луну.
Все тише качаясь,
туманный жених
на дно опустился
и вовсе затих.
И вот осторожно,
до самого дна,
до лба голубого
доходит луна.
И тихо смеется,
склоняясь к нему,
Царица-Русалка
в своем терему.

Скрываются. Пушкин пожимает плечами.

1942

Примечания

Русалка

Заключительная сцена к пушкинской «Русалке»

Впервые: Новый журнал. 1942. № 2.

Сцена была написана предположительно в 1939 г., в Париже, как сочинение Федора Годунова-Чердынцева, которое должно было войти составной частью во второй том «Дара» (Б01. С. 597); переехав в США, Набоков переработал сцену и опубликовал как самостоятельное произведение.

В сохранившихся набросках неосуществленного Набоковым продолжения «Дара» Федор Годунов-Чердынцев признается Кончееву: «Меня всегда мучил оборванный хвост „Русалки“, это повисшее в воздухе, опереточное восклицание „откуда ты, прекрасное дитя“. <…> Я продолжил и закончил, чтобы отделаться от этого раздражения» («Дар. II часть. И „Русалка“». Цит. по: А. Долинин. Загадка недописанного романа // Звезда. 1997. № 12. С. 218). Как не раз отмечалось исследователями, образ Кончеева в «Даре» построен во многом из черт В. Ф. Ходасевича, который в своем «Романсе» (1924) развил и закончил пушкинский набросок «Ночь светла; в небесном поле…» (Х96. С. 307). В. Ходасевич и В. Брюсов, предпринимавшие попытки окончить пушкинский текст, упоминаются в конспекте продолжения «Дара». Во второй главе «Дара» приводится завершение пушкинского наброска «О, нет, мне жизнь не надоела…» (Н5. С. 282; см. также комм. А. Долинина — с. 665–666). По замыслу продолжения «Дара», Федор должен был читать завершение «Русалки» Кончееву в Париже. Таким образом, это чтение явилось бы во втором томе «Дара» своего рода ответом на вопрос Кончеева в его «беседе» с Федором о русской литературе в главе первой «Дара»: «Но мы перешли в первый ряд. Разве там вы не найдете слабостей? „Русалка“…», на что Федор отзывается кратко и категорично: «Не трогайте Пушкина: это золотой фонд нашей литературы» (Н4. С. 257).

То, что для завершения Набоков избрал произведение Пушкина, а из всех незавершенных пушкинских произведений — «Русалку», свидетельствует о влиянии Ходасевича, которого Набоков в эссе-некрологе назвал «Крупнейшим поэтом нашего времени, литературным потомком Пушкина по тютчевской линии» (В. Набоков. О Ходасевиче // Н5. С. 587). За несколько дней до его смерти (В. Ходасевич, с которым Набоков несколько раз встречался в Париже в последний год его жизни, умер 14 июня 1939 г.) Набоков написал из Лондона жене: «Сегодня был разбужен необыкновенно живым сном: входит Илюша (И. И. Фондаминский. — А. Б.) (кажется, он) и говорит, что по телефону сообщили, что Ходасевич „окончил земное существование“ — буквально» (BCNA. Letters to Vera Nabokov. 9 июня 1939 г.). Представляется, что именно смерть поэта, которого Набоков ставил необыкновенно высоко, вновь обратила его к образу Кончеева и, возможно, послужила толчком к продолжению «Дара», начало работы над которым, как показал А. Долинин, относится к концу осени — зиме 1939 г. (А. Долинин. Загадка недописанного романа. С. 219).