Трагедия капитана Лигова

Еще днем она сказалась больной и укрылась в своей комнате. Девушка с тоской следила, как пришел китобоец. Там, на судне, был ее любимый, ее жизнь, счастье.

Тамара нетерпеливо ждала возвращения Клементьева во Владивосток. На что надеялась, она не знала. Уже дважды отец и мать заговаривали с Тамарой о замужестве, но она всем решительно отказывала.

И вот Георгий вернулся. Он во Владивостоке. Что же делать? Девушка отошла от окна. Слез больше не было. Она села за столик, взяла перо и начала письмо капитану, но после двух строк остановилась, задумалась… Долго сидела, не двигаясь, подперев голову руками.

Отбросив перо, Тамара быстрым движением разорвала начатое письмо и подошла вновь к окну… Она с нетерпением посмотрела на часы. Как медленно идет время. Скорее бы утро, день… Она все решила, все. Так и будет. Ведь Георгий любит ее…

2

На следующее утро Клементьев, как всегда, проснулся рано и с ощущением облегчения и удовлетворения. Трудный переход завершен. За кормой осталось семь морей и три океана. Он вспомнил, как оценивали газеты его рекордный рейс, вчерашнее непритворное восхищение гостей. Георгий Георгиевич усмехнулся и сам себе сказал: «Доволен? А чем? Ведь главное впереди».

Лицо его стало озабоченным. Сколько еще надо сделать, прежде чем удастся начать охоту!

Клементьев вышел на мостик и зажмурился от яркого осеннего солнца. Утренний холодок приятно покалывал лицо. Несмотря на ранний час, на пристани уже толпилось довольно много людей. Они с любопытством разглядывали китобоец.

Георгий Георгиевич осмотрел бухту, склоны сопок, покрытые багрянцем виноградных зарослей. У подножия сопок выстроились дома.

— С добрым утром, Георгий Георгиевич, — раздался за плечом хрипловатый голос боцмана.

Клементьев оглянулся. Ходов был во всем новом: бушлате, фуражке и широких, сшитых колоколом брюках, из-под которых едва выглядывали тупые носки черных ботинок.

Рябое лицо боцмана было торжественно, глаза радостно светились. Фрол Севастьянович кашлянул и проговорил:

— Дозвольте на берег сойти: Олега Николаевича навестить желаю. Вчера и словом не удалось обмолвиться.

— Конечно, конечно, иди. — Клементьев быстрым взглядом окинул палубу.

Она была тщательно выдраена. Ходов понял капитана, и его усы чуть шевельнулись в сдержанной улыбке. Уж он со своей командой постарался навести порядок. Сейчас даже самый придирчивый капитан не смог бы найти никакой зацепки.

— Вот что, Фрол Севастьяныч, — заговорил Клементьев. — Здесь мы долго простоим. Давай отпустим на берег всех, кроме вахтенных. Пусть ребята отдохнут, вспомнят, как по земле ходят. — Он засмеялся. — Как бы не укачались на ней. Еще никто на берег не сходил?

Боцман нахмурил брови:

— Немец. Вчерась еще ушел!

— Петер Абезгауз? — удивился Клементьев, и лицо его вспыхнуло от негодования.

Штурвальный даже не нашел нужным доложить ему о своем уходе. Это было не только нарушением дисциплины, но и вызовом капитану. К концу плавания Георгий Георгиевич заметил, что между ним и Абезгаузом появилась взаимная антипатия, которая все время нарастала. В то же время капитан не мог сказать о Петере, что он плохой моряк. Так в чем же дело?

Клементьев задумался, пытался найти ответ на свой вопрос. Абезгауз слишком высокомерен, но когда он нанимался в Норвегии, это был скромный, сдержанный человек. Клементьев платит ему аккуратно и даже больше, чем бы Петер получал на других судах. «Поговорить с ним надо откровенно», — решил капитан, а Ходову сказал:

— Отпускайте команду, а ко мне пригласите Ингвалла. Клементьев вернулся в каюту. Здесь его ждал накрытый стол. От кофейника шел приятный аромат. Едва капитан налил чашку, как раздался стук в дверь и появился высокий, с могучими плечами человек. Это был гарпунер Ингвалл. За ним вошел Ходов.

Длинные с проседью волосы гарпунера падали на воротник суконной тужурки, застегнутой наглухо, на все пуговицы. Невысокий, прорезанный частыми морщинами лоб навис над глазами, окруженными сеткой морщин. Запущенная борода скрывала половину лица. В левом ухе поблескивала серебряная серьга.

Ингвалл чуть сутулился. Из-под лохматых бровей смотрели светлые, по-детски простодушные глаза.

— Капитан звал меня? — густым басом спросил он.

Гарпунер стоял, опустив длинные руки. Толстые, с огрубевшей кожей пальцы сжались в кулаки. На Ингвалле были высокие сапоги с отвернутыми голенищами. Рядом с гарпунером Ходов казался маленьким, тщедушным.

— Идите, Фрол Севастьяныч, — отпустил боцмана Клементьев и добавил: — Передайте Олегу Николаевичу, что я вечерком к нему зайду.

Боцман прикрыл за собой дверь. Ингвалл продолжал стоять, точно изваяние. Капитан пригласил его, указывая на свободное кресло:

— Чашку кофе?

Ингвалл молча кивнул и опустился в кресло. Капитан уже привык к молчаливому гарпунеру. Когда Клементьев набирал команду на китобоец, больше всего беспокойства у него вызывал гарпунер.