Трагедия капитана Лигова

В таком ожидании находилась Лизонька. Она не пыталась разобраться в чувстве, которое охватило ее, не задумывалась над тем, что произошло. Она полностью отдалась новым счастливым ощущениям и ждала, когда придет Алексей. Девушка звала его про себя Алешей, и когда отца Серафима в комнате не было, она вслух громко говорила: «Алеша, Алеша!», — вслушиваясь в звучание имени. Оно становилось ей все дороже. Лизонька любила Алексея.

Отец Серафим был в тревоге за Лизоньку. Кто этот моряк с горячими черными глазами? По всему видно, что человек честный, но ведь так мало знаком. Растревожил он Лизоньку, рассеянна стала. То запоет песню и сразу же умолкнет, то с улыбкой порхает по комнатам и вдруг задумчиво станет у окна, и книги-то ее больше не увлекают. Откроет страницу, да так и не прочтет…

Горела на столе лампа. Сидел в ночной тиши старый священник. Теплился огонек в лампадке перед иконостасом. Из Лизонькиной спальни доносилось ровное дыхание девушки. В длительные часы бессонницы вспоминал отец Серафим свою жизнь. Было время, далекое уже, когда он ступил с палубы русского корабля на эту землю, открытую русскими людьми, и сам Баранов встречал его и говорил о долге русских людей построить здесь новую Россию. И некогда было Серафиму подумать о создании своей семьи. Годы пролетали в других заботах. То нужно было учить грамоте детей русских, индейцев и метисов, то требовалось превращаться в доктора и ехать в глубь материка — оказывать помощь раненому охотнику. В проповедях с амвона приходилось больше произносить советы об укреплении дружбы индейцев с русскими, чем молитвы… Улыбнулся отец Серафим, вспомнив, как индейцы, прослушав его проповеди и ничего не поняв, решили, что сам отец Серафим и есть бог, Иисус Христос, и увезли его к себе в леса… Многое было. Доверчивые дети природы, индейцы скоро сжились с ним и другими русскими, со всеми, от кого видели доброе отношение и помощь. Что теперь с ними станет? До отца Серафима все чаще доходили слухи об участи индейцев, попавших в зависимость от жестоких и алчных стяжателей богатств.

Священник вздохнул. Рушилось на глазах дело, в которое он и другие истинно русские люди вложили столько сил и души. «Продали, продали», — билось в думах одно слово, и почему-то вспомнилась притча о тридцати серебрениках…

Лизонька что-то проговорила спросонья, и снова отец Серафим тревожно подумал, что будет с индейцами, когда уйдут отсюда русские, и боль сжала его сердце. Быть может, это хорошо, что встретился человек, пробудивший в Лизоньке любовь. Уже сколько было счастливых браков русских с индейцами. Сам Баранов пример подал достойный.

Китобои вернутся в Россию. Лизонька стала совсем русской, и ей надо уезжать. Оставаться теперь здесь плохо. Горечь и печаль наполнили душу старика. Любил отец Серафим сироту Лизоньку отцовской любовью, воспитал ее, сделал примерной христианкой. Уедет, уедет Лизонька, знал это священник. Умел он читать людские души. А как же он останется один? Дом показался неуютным нехолодным, словно Лизоньки уже не было в нем. И тут же успокаивал себя. Не скоро уедет, а ему в жить мало уж осталось: скоро на вечный покой. Только бы Лизонька была устроена, нашла свое счастье…

Когда в окна медленно полился серый рассвет, решил отец Серафим поговорить с моряками о Лизоньке. Так в эту ночь, в канун воскресенья, и не спал отец Серафим… Да он уже привык к ночным бдениям, к беседам с самим собой…

…Выслушав сообщение Лигова об их отъезде на Гавайи, отец Серафим перевел взгляд своих спокойных глубоких глаз на взволнованное лицо Алексея. Священник не торопился начать первым разговор и ожидал, что скажет Северов.

— Отец Серафим, — быстро проговорил Алексей и провел ладонью по лбу, точно вспоминая, о чем надо говорить. — Я люблю вашу Лизоньку и хочу… прошу ее руки…

Он замолк. Священник с благодарностью смотрел на молодого моряка, радуясь за судьбу девушки.

— Вам надо с ней самой об этом говорить. — Священник взглянул в окно: не идет ли Лизонька, которая по обыкновению в воскресенье ушла в библиотеку. — Пусть сама ответит. Любовь не терпит, когда за нее решают. — Он помолчал и снова заговорил: — Почти двадцать лет назад я с караваном направился в одну деревню сивашей. Это было дружественное нам племя. В этой деревне у меня было много друзей. Индейцам мы возили товары. Подъезжая к деревне, мы были удивлены тишиной, а когда приблизились, то увидели страшную картину. На земле валялись убитые индейцы. Мужчины, дети, женщины — все жители деревни. Мы обошли разграбленные вигвамы с потухшими очагами. Видно, на деревню напали воины другого враждующего племени. Когда мы собрались хоронить убитых и стали на краю леса выбирать место для могилы, я услышал слабый крик ребенка, очень слабый, и пошел на него. В кустах сидела, прислонившись к дереву, индейская женщина. Она была мертва от раны в груди. Ее застывшие руки прижимали маленького ребенка. Он был голоден и едва кричал. Я взял девочку к себе, окрестил Лизонькой, воспитал…