Трагедия казачества. Война и судьбы-2

Так, например, на нашем участке работал Адольф Карлович, немец с Поволжья. Их семьями выслали в 1941 году, и он с женой жил в небольшом частном домике. Вечером сходили в гости, пробыли там часок и вернулись домой. Поужинали и легли спать. Жена сразу заснула, а он лежал в постели и курил. Окурок бросил в урну, но не попал и папироса с огнем упала на половик. Встать он поленился и стал наблюдать, загорится ли половик. Вдруг чья-то рука взяла этот окурок и унесла под кровать. В доме кроме кухонного ножа да половой швабры ничего не было. Адольф Карлович тихо разбудил жену, вместе вышли в другую комнату, а дверь закрыли на крючок и подперли. Он быстренько сбегал к соседу и они вдвоем с ружьем вернулись. Открыли дверь, выстрелили под кровать и скомандовали: — «Вылазь!» Вылез человек лет 20–25. Обыскали его, но ни чего не нашли. Заглянули под кровать, а там нож, откованный из арматурной стали. Они его связали и били, сколько хотелось. Затем позвонили в милицию и сдали властям. Если бы не окурок, то вор убил бы сонных хозяев, ограбил и ушел.

* * *

Бериевская амнистия (как ее первоначально называли) показала нам, осужденным на каторгу, что мы обречены на вечную, пожизненную изоляцию от общества. Что нам нет и никогда не будет прощения или хотя бы ослабления лагерного режима. Притихли митинги, а мне вспомнился разговор двух конвоиров, которые везли нас в Воркуту. Один говорит другому: — «Воры где-то ограбили квартиру или убили двух-трех человек, Это не беда. А вот эти гады (показывает пальцем на нас) хотели свергнуть советскую власть. Будь моя воля, я их пожизненно сослал бы на острова в Ледовитом океане, чтобы они не смогли сбежать».

Что нам оставалось делать? Бежать? — бесполезно… Воркута находится за сотни, если не за тысячи километров от ближайших населенных пунктов. За все десять лет, что я прожил там, вспоминаю лишь один случай побега. Несколько поваров припасли провизии и в пургу сумели выйти из «зоны» и, как и планировали, почти неделю где-то пересидели, а затем двинулись в путь. Их обнаружили с вертолета, всех перестреляли и, как всегда в таких случаях, трупы привезли к «зоне», сбросили у проходной и так оставили лежать целую неделю. Уходя на работу и возвращаясь с работы, все были вынуждены смотреть на эти трупы. Это означало:

— Смотрите! Вот что ждет каждого, кто вздумает бежать!

Оставался еще один путь борьбы за нашу долю — бастовать. Но мы знали, что в условиях советской власти бастовать — это еще опаснее, чем бежать. За это при Сталине можно было ожидать массового расстрела заключенных. Человек двести-триста «шлепнули» бы на глазах у остальных, и все бы притихли… Однако в «зоне» объявился забастовочный комитет, члены которого разъясняли суть забастовки. Все шли на работу, спускались в шахту и… ничего не делали. То комбайн не работает; комбайн запустят — транспортер поломается… Но придраться было не к кому. Я работал дежурным слесарем по ремонту углепогрузочных машин. Такая машина могла за минуту погрузить три тонны угля. Если раньше при порыве погрузочной цепи на ремонт уходило полчаса, то теперь я отправлялся наверх, шел в мастерскую, заказывал нужную деталь и ждал. А токарь, получив заказ, шел искать материал… Так, глядишь, и смена прошла. Все как будто бы и на работе — а угля-то и нет!

* * *

Местные власти все это понимали, запрашивали Москву: что делать? Но навести порядок сталинскими методами уже, видимо, побоялись. Стрелять надо было бы тысячами…

А делать-то что-нибудь надо. Первым долгом ввели зачеты. Если кто норму выработки выполнял на 100 и более процентов, то такому один день засчитывался за два. Если норму выполнял на 125 %, то один календарный день засчитывался уже за три. Так что при выполнении нормы на 125 % можно было десятилетний срок отбыть за три с половиной года. Эти меры немного подняли добычу угля, но не слишком.

Многие работы были повременные — у них не было норм, как и у меня. Я был механиком и, если машины работали, мог сидеть в бараке. Если они ломались, то мог сутками быть на работе. И таких повременных работ было много.

Следующим шагом было введение увольнений. За хорошую работу в выходной день давали увольнительную в поселок. Можно было свободно погулять, сходить в кино, завести знакомство. Некоторым разрешили даже жить вне «зоны». Такие могли построить дом и вызвать к себе семью. Сняли наши каторжные номера на шапке, спине и правой ноге, однако, о полной свободе пока и речи быть не могло.

* * *