Читаем Трагедия казачества. Война и судьбы-2 полностью

— Халт! Стой! — Две винтовки штыками скрещиваются у ворот.

Я буквально физически почувствовала, как у меня «упало» сердце. Стараясь сохранить спокойный и уверенный вид протянула «липу». Солдаты внимательно посмотрели на мою форму, сербскую пилотку — «шайкачу», на белого орла на малиновом фоне, которого я пришила к Ольгиному рукаву. «Бумажка» из одной лапы переходит в другую. Оба внимательно читали, тихо переговариваясь. Ворота открылись, и мы вышли на пыльный путь к Лиенцу.

Мы почти свободны, но нужно что-то делать, чтобы освободить майора и Анатолия.

Взявшись за руки, бегом бежали мы по шоссе в город. На протяжении всех почти трех километров встретили только медленно шлепающий танк и два патруля на мотоциклетках. Ни русских, ни австрийцев. Казалось, что все замерло в этот день.

По заранее составленному плану, мы должны были искать сербов-добровольцев в Лиенце и выпросить у них настоящие документы с сербскими печатями, для того, чтобы вывести из Пеггеца майора и шофера. Мы считали, что нас выпустили легко только потому, что мы — женщины.

…Город был пуст и тих. Приближался полицейский час. Мы перешли через Дравский мост. За ним — засада. Из-за угла дома выскочили английские солдаты. Показываем майорский «документ», но он не оказал нужного действия. Мы были тут же арестованы.

Пронзительным свистком англичане вызвали подмогу. Пришел патруль, который повел нас к комендантскому управлению. Гулко отдавались наши шаги по пустым улицам. Ни одного встречного. Подошли к большому зданию — штаб корпуса. Начальник патруля сдал нас часовому. Из отрывков их разговора как-то понимаю, что в здании никого нет: суббота, все разошлись. Нас посадят в бункер, и мы будем там сидеть до утра понедельника.

Впервые за все время я почувствовала прилив отчаяния. До понедельника! Что может произойти до понедельника! Бежать? Абсурд. Четыре вооруженных солдата, большая пустая площадь. Пока ее перебежим, будем пристрелены.

Солдаты не торопились. Закурили и продолжали разговор на свои темы. Один из них протянул мне и Ольге пачку и предложил взять папиросу. Внезапно они подтянулись, заметив движение в больших входных дверях здания. Из них бодрым шагом вышел высокий английский капитан в черном берете танкиста. Остановился и, натягивая перчатку на левую руку, уставился на нас. Он что-то спросил у патрульного капрала. Очевидно, его не удовлетворил ответ, и он обратился ко мне. Я не поняла. Улыбнулся и переспросил по- французски.

— Теперь вы меня понимаете?

— О, да! Конечно!

— Что с вами произошло?

Тут же, на пороге здания, я рассказала ему историю, в которой правда переплеталась с выдумкой. Протянула бумажку. Мы — члены сербской миссии Красного Креста. Разыскиваем сербов, затерянных в лазаретах Австрии. По дороге заночевали в Пеггеце, который сегодня закрыли, никого не выпускают из лагеря, а русских повезли на какую-то «конференцию». Нам, двум женщинам, дали возможность выйти из лагеря, но там остался наш автомобиль и два шофера. «Шеф» нашей миссии, поручик П., случайно попал среди русских и уехал с ними. Нам необходимо разрешение, чтобы вырваться из Пеггеца, найти поручика и продолжать дело по розыску сербов.

Капитан, канадец, как он потом сказал, очень внимательно слушал. На лице его появилось недоумение, а затем замешательство.

— Вы говорите, что шеф вашей миссии, сербский офицер, попал вместе с русскими? — спросил он задумчиво.

У Ольги слезы на глазах: — Сэ мон мари! Это мой муж, капитан! Спасите нас и помогите его найти!

Она сказала «спасите», и это слово не вызвало никакого изумления на лице офицера. Он медленно разорвал на кусочки написанный майором фальшивый пропуск и, махнув нам рукой, повел в здание.

По гулким коридорам, по широкой лестнице прошли наверх, и капитан ввел нас в свой кабинет. Очень любезно пригласил сесть. Достал из ящика стола пачку папирос и спички, предложил закурить. Повернул доску стола, и на поверхность выплыла пишущая машинка.

— Ваше имя? Чин? — обратился он ко мне. — Вы — старшая после поручика? Имя и фамилия сестры милосердия? Почему у вас два шофера?

Отвечая на вопросы, сбивчиво объясняю, что один из них — шофер, а другой — вроде ординарца.

— Марка автомобиля? Его номер?

Мелкой дробью сыплет буквы и слова пишущая машинка. Последняя точка. Капитан вытянул лист, поставил печать с мальтийским крестом и подписал.

— Вот вам «пермит». Идите скорей в лагерь, забирайте машину и шоферов и, не откладывая, немедленно уезжайте из Лиенца. В документе я поставил и имя вашего шефа миссии. Если его найдете, «пермит» важен и для него.

— Где мы будем его искать? Где русские?

— Не знаю. Этого я вам сказать не могу. Мой совет — держитесь подальше от русских.

Схватили разрешение, крепко пожали руку капитану и, быстро сбежав по лестнице, вышли на улицу.

Перейти на страницу:

Все книги серии Вторая мировая, без ретуши

Похожие книги

100 великих деятелей тайных обществ
100 великих деятелей тайных обществ

Существует мнение, что тайные общества правят миром, а история мира – это история противостояния тайных союзов и обществ. Все они существовали веками. Уже сам факт тайной их деятельности сообщал этим организациям ореол сверхъестественного и загадочного.В книге историка Бориса Соколова рассказывается о выдающихся деятелях тайных союзов и обществ мира, начиная от легендарного основателя ордена розенкрейцеров Христиана Розенкрейца и заканчивая масонами различных лож. Читателя ждет немало неожиданного, поскольку порой членами тайных обществ оказываются известные люди, принадлежность которых к той или иной организации трудно было бы представить: граф Сен-Жермен, Джеймс Андерсон, Иван Елагин, король Пруссии Фридрих Великий, Николай Новиков, русские полководцы Александр Суворов и Михаил Кутузов, Кондратий Рылеев, Джордж Вашингтон, Теодор Рузвельт, Гарри Трумэн и многие другие.

Борис Вадимович Соколов

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное