Трагедия казачества. Война и судьбы-3

Я заранее заготовил все необходимые фразы и мог бы обойтись без Семеныча, но субординация обязывает, Семеныч говорит по-русски, я по-немецки.

Разговор короткий.

— Казаки были?

— Были.

— Коня продавали?

— Продавали.

— Где конь?

Один кивок головой, и вот уже Алексей выводит нашего красавца из конюшни, а я говорю «главному» тоже заранее заготовленную фразу:

— Этот конь является военным имуществом, а военное имущество ни продавать, ни покупать нельзя. Иначе могут быть большие неприятности.

Слово «неприятность» я по-немецки не знаю, поэтому сказал: «Будет очень плохо».

Никто не возражает, все согласно, кивают. Я же дополнительно ко всему и, выходя из сценария, набираюсь нахальства и прошу у «главного» хоть немного сигарет. Через несколько минут нам вынесли коробку с сигаретами — штук тридцать.

Дела наши закончены, пора покинуть гостеприимное поместье. Догадливый Федя так ставит своего коня, чтобы никто не видел, как он одним движением своей сильной руки помогает мне «лихо» вскочить в седло.

Выезжаем из ворот и двигаемся теперь уже шагом в обратном направлении. Все, кроме меня, естественно, с удовольствием закуривают и хвалят меня за находчивость.

— Эх, тебе бы еще и бутыль с сидром попросить. Они бы без разговоров дали, — говорит Федя, выпуская клубы дыма.

Добираемся до своей полянки, ждем. Через полчаса заявляются и наши авангардные казаки. Все довольны: они продали коня за 4 коробки сигарет по 200 штук в каждой, то есть за 800 сигарет. Я недоволен — хорошо было бы, если бы выпросил не 30, а 40 штук, а то 830 на шесть не делится. Я даже предлагаю уменьшить мою долю, но Семеныч не соглашается, и все делится поровну, причем мне дают и коробку для удобства.

Я возвращаюсь в свой эскадрон, разоружаюсь, возвращаю владельцу заимствованную папаху и награждаю его десятком сигарет, чему он неслыханно рад, угощаю свой взвод, но с полсотни припрятываю: мало ли что может случиться, а то ведь я и поныне гол как сокол.

Дней через шесть-семь мы в том же составе повторили операцию, только она произошла с некоторыми изменениями.

Диалог звучал так:

— Казаки были?

— Были.

— Коня продавали?

— Нет.

Как нет? Ракеты ведь не люди, они врать не могут, и через пару минут Федя и Алексей вывели из конюшни наш товар. Тут уж я не стал выпрашивать еще сигарет, так как взгляды присутствовавших от противной стороны были не очень дружелюбными. И заплатили они не щедро, всего 600 штук. На этом наша коммерческая деятельность закончилась. Могут сказать, что деятельность была не очень честной и благородной. Отвечаю: а покупать такого великолепного коня за несколько пачек сигарет, пользуясь своим монопольным положением и бедственным положением других, да еще у людей, только-только вышедших из атмосферы, наполненной свистом пуль и осколков и грохота разрывов снарядов и бомб — это честно и благородно? Я считаю, что это прямой и откровенный грабеж, и лишение этих людей нескольких пачек сигарет есть вполне заслуженное наказание за этот грабеж, причем наказание мизерное.

И вообще: кто может, и кто имеет право судить, где правда, и где кривда? Есть такая притча: к Ходже Насреддину приходит дехканин и жалуется на своего соседа, который его чем-то обидел. Выслушав его. Ходжа говорит: «Конечно, ты прав». Тот уходит, довольный, а вскоре приходит тот самый обидчик и рассказывает свою версию ссоры, и Ходжа ему говорит: «Ты прав, конечно». Услышав эти разговоры, жена Ходжи упрекает его: «Что же ты, одному говоришь, что он прав, и другому тоже. Разве так можно?» Ходжа отвечает: «И ты, жена, права».

У каждого своя правда, и это относится не только к взаимоотношениям между людьми, но и к отношениям целых народов и государств, или к отношениям различных классов и социальных групп.

Многие историки утверждают, что во время второй мировой войны один миллион советских граждан принимал участие в военных действиях против Красной Армии, против СССР. Насколько достоверна эта цифра, судить не берусь, но ясно, что очень много. Это те, которые вступили в ряды Русской Освободительной Армии — РОА. Это — казаки, украинцы, татары, калмыки и другие. Такое количество этих людей указывает на то, что это была не кучка предателей и мерзавцев, а мощная политическая и военная сила, которая могла повлиять на исход войны; и только верхушка нацистской Германии, вполне резонно опасаясь роста влияния этой силы, не очень благожелательного по отношению к нацистам, не позволили этим силам достаточно организоваться и усилиться.

Наиболее организованной, боеспособной и сознательной частью антикоммунистических движений во время второй мировой войны было казачество. Это понятно. Во время перестройки стали достоянием гласности документы, какой поистине дьявольский характер носил заговор против казачества (не против отдельных казаков, не против тысяч казаков, а именно — против всего казачества численностью в несколько миллионов человек) сразу же после Октябрьской революции и как неумолимо, жестоко он был выполнен большевистской верхушкой.