Трагедия казачества. Война и судьбы-5

Техническим руководителем нашей работы был десятник Иван, здоровый рябой мужик с суровым выражением лица. Он почти не расставался с длинной железякой, которую называл «универсальным уровнем», и я этим самым «универсальным» сразу же заинтересовался, потому что по своей технической неграмотности считал, что уровень есть прибор для определения горизонтальности какой-то линии или поверхности и ничего другого, тем более универсального, он делать не может.

Иван же был убежден, что овладеть таким хитрым научным прибором, как этот «универсальный уровень», сможет, кроме, разумеется, его самого, разве что пара членов Академии наук. И поэтому к моему любопытству отнесся холодно. Однако, постепенно-постепенно он все-таки что-то мне объяснял, и я узнал много интересного и любопытного. Так, этот уровень не только устанавливал горизонтальность пары рельсов, но и измерял превышение одного рельса над другим, что было необходимо на кривых участках пути, где внешний рельс был обязан быть выше внутреннего, и это превышение должно плавно нарастать при переходе от прямого участка к кривому. Одновременно этот уровень измерял расстояние между рельсами, и если на прямых участках пути это расстояние было постоянным, то на кривых оно увеличивалось на сколько-то, и нарастание этого увеличения тоже должно быть плавным.

Вот такой хитрый уровень.

Любопытство — любопытством, а работа — работой. Уже не помню, какая была тогда продолжительность рабочего дня: девять или десять часов, но эти часы доставались нам нечеловечески трудно, и к вечеру ты возвращаешься в барак ни живой, ни мертвый.

Каторжные орудия труда: лопата, кирка, тачка — быстро превращали любого, даже физически крепкого человека в «доходягу», а то и в следующие стадии лагерного состояния: в «фитиля» или «огня». «Огонь» — это уже крайняя стадия состояния человеческого существа, когда в нем уже не остается ничего человеческого, ни в физическом смысле, ни в нравственном.

В большинстве случаев «огонь» — это бывший советский интеллигент. С нашим братом «воякой» это случалось реже, но советский ГУЛАГ умел делать многое. Объяснение этому я нахожу в следующем. Во многих воспоминаниях прошедших ГУЛАГ людей рассказывается, каким невероятным психологическим ударом был для человека арест, а затем все процедуры следствия, суда и долгих этапов. Мы переносим все это значительно легче. Все это понятно и легко объяснимо. Одно дело — внезапно выдернуть человека из тихой мирной жизни, из уютной теплой квартиры, оторвать от ласковой жены и любимой дочки и бросить в тюремно-лагерный советский ад, почти без надежды вырваться когда-то из него. И другое дело для нас — попасть в тот же ад, но только из другого ада, окопного, фронтового, от разрывов бомб и снарядов, от свиста пуль и осколков, где. смерть постоянно кружилась над головой. То есть перенестись из одного ада в другой для человека гораздо легче, чем из рая в ад.

Легка или тяжела дорога в ад, сам ад все равно остается адом, и к нему привыкнуть невозможно. А мне предстояло пробыть в этом аду десять лет. В то время я даже не мог толком представить это время, оно казалось мне чем-то бесконечным, ведь моя «взрослая» жизнь была очень короткой, всего-навсего три-четыре года.

Миллионы людей прошли через сталинские лагеря, многие из них оставили свои воспоминания об этих страшных днях и годах, каждый по мере своего умения рассказывая о своих чувствах и переживаниях. Лучшими в этом смысле я считаю книги Варлама Шаламова, и я буду, наверно, не один раз упоминать его в моем повествовании, то ссылаясь на него, то споря с ним. Я не писатель, я не «инженер человеческих душ», и если я справляюсь кое-как с изложением фактов и событий моей жизни, то описывать свои (и чужие) чувства, мысли и страдания я просто не умею. Бог не дал таланта. Если же кто пожелает вникнуть поглубже в человеческие чувства советского заключенного сороковых годов двадцатого века, читайте Варлама Шаламова. И помните при этом, что я тоже был «артистом лопаты». Но я не Данте и не Шаламов.

Кормили нас плохо, очень плохо. Выдаваемые нам в виде баланды и хлебной пайки калории никак не могли возместить нам те калории, которые расходовались работой киркой, ломом, лопатой.

В школе на уроках географии я когда-то, сто лет назад, узнал такие названия, как «чумиза» и «гаолян». Теперь и то, и другое стало моей пищей, вернее, моим кормом. Эти продукты Красная Армия захватила в невероятных количествах в Маньчжурии, и они стали основным «кормом» для сотен тысяч заключенных в советских лагерях: с добавлением минтая — гнилой рыбы, заготовленной японцами для изготовления удобрений. Вонь от этой рыбы чувствовалась уже за километр-полтора от лагеря.