Трагедия казачества. Война и судьбы-5

Поэтому каждый «посылочник», желающий хоть как-то воспользоваться присланными ему продуктами, обязан иметь «крышу». В качестве «крыши» может быть или авторитетный блатной, или бригадир, имеющий нужные связи с уголовной верхушкой колонны, или же кого-нибудь из вольного лагерного начальства, которые почти всегда имеют нужные контакты. И тогда, хотя у «посылочника» и могут что-то украсть, но уж отобрать, отнять, а тем более избить его, искалечить никто не сможет.

Лагерная этика (если только это можно назвать этикой) взаимоотношений между «посылочником» и «крышей» требовала, чтобы «посылочник» не решал своей волей, что он согласен выделить «крыше» из содержания полученной посылки, а чтобы он предоставлял «крыше» всю посылку, и «крыша» могла оттуда взять все. что пожелает. Я не выполнил этого ритуала и заслужил тем самым гнев и ненависть бригадира, причем, сделал это не только по причине своей «зелености» и незнания всех этих порядков. Если бы даже и знал все это, я все равно не поступил, как требует та самая пресловутая «этика». В условиях советских лагерей того времени сохранить человеческое достоинство мог далеко не каждый, и я уже видел немало людей, потерявших человеческий облик и готовых пресмыкаться перед кем угодно за самую мелкую подачку: за возможность дохлебать остатки баланды, за возможность докурить остаток окурка и так далее.

Видя все это, я решил, что никогда, ни при каких обстоятельствах, как бы ни было тяжко, какие бы опасности мне ни угрожали, я не стану чьим-либо холуем, чьей-либо «шестеркой», не буду пресмыкаться, превращаясь в некую нечеловеческую тварь. Для той поры такое решение страдало, видимо, излишней самоуверенностью, но я был молод и не знал еще высказывания из Корана: «Никогда не говори, что сделаешь что-то, если не пробовал». Во всяком случае, я считаю, что это свое решение я исполнил, хотя, возможно, и с некоторыми натяжками.

Жилось же мне плохо. На работе бригадир ставил меня на самую тяжелую или самую грязную работу, да и дома, в бараке после работы мне приходилось испытывать результаты его немилости. На работе, правда, иногда я получал и передышку, так как десятник Иван все чаще поручал мне помогать ему в контроле состояния пути, и я, несмотря на косые взгляды бригадира, откладывал тяжелую штопку и производил необходимые замеры или укладывался щекой на холодный рельс и командовал двум группам бригадников человек по пять-шесть, стоявших с ломами в руках по обе стороны колеи: «Вправо, еще чуть, еще чуть-чуть, перебрали, влево чуть-чуть! Стоп! Штопай!»

Однажды нам пришлось заменить с полсотни шпал, и я попробовал свои возможности по забивке костылей, но костыльщика из меня не вышло. Промахивался я тяжелым костыльным молотом редко, но забивал костыль за 7–8 ударов, в то время как «нормальный» костыльщик делал то же самое за 3–4 удара. Говорили даже, что во время укладки рельсов, года два назад, находились костыльщики, способные забить костыль одним ударом.

Рассказывали такую легенду. Во время одной стыковки пути на укладку стыковочного звена приехал начальник строительства генерал Петренко, мужик богатырского сложения, и вызвал «на соревнование» любого костыльщика-профессионала. Состязание заключалось в следующем: кто больше забьет подряд костылей одним ударом. И Петренко проиграл: он забил одним ударом семь костылей, а его соперник, довольно хилый зэк — восемь. Петренко наградил победителя булкой хлеба и банкой американской тушенки, что в то время было большой наградой.

Вообще, о Петренко рассказывалось много легенд, причем, в отличие от многих других чекистских начальников, без ненависти.

Работы на дороге приближались к концу. Уже «фитили» — легкотрудники красили километровые столбы, другие такие же «фитили» укладывали вокруг столбов пятиконечные звездочки из битого кирпича, утверждая тем самым, что и наша железная дорога является очередной ступенькой на пути к коммунизму. Уже начали понемногу отправлять зэков с нашей колонны куда-то, и нас оставалось все меньше и меньше.

Приехала комиссия из чиновников МВД и МПС, осмотрела участок, заседала всю ночь и приняла решение изменить мою жизнь. То есть, она увидела, что работы по окончательной выправке пути силами одной бригады к назначенному сроку выполнить невозможно, и приказала начальнику создать вторую бригаду.

Бригаду Соловьянова как имевшую уже опыт и считавшуюся специалистами, разделили на две равные части и добавили по десятку чернорабочих. Десятником на вновь созданную бригаду назначили по рекомендации Ивана меня. В этот же день меня переместили из общего барака в барак АТП (административно-технического персонала), и я избавился таким образом от ставшей весьма обременительной опеки бригадира Соловьянова.

В бытовом отношении мое положение изменилось только в том, что всем АТП выдавали дополнительно еще один черпачок (напоминаю — в полстакана) синей гаоляновой каши.

Для работы на пути мне вручили «универсальный уровень» и два флажка для остановки и пропуска поездов.