Трагедия казачества. Война и судьбы-5

Гришка проработал в Краснодоне три года, освоился, обжился и уже подумывал о женитьбе, когда за ним пришли. Все эти годы НКВД шла по его следам — и добралась. Непонятно только, за что же ему дали срок. Он был чистый дезертир, а сразу после окончания войны всем дезертирам была объявлена амнистия, и судить его уже было не за что. Видимо, энкаведисты были сильно раздосадованы Гришкиной ловкостью, а посадить тогда было плевым делом. Главный лозунг чекистов «Был бы человек, а статья найдется» — в то время применялся широко, и для многих людей применение его несло огромные беды.

Наша бригада, как я уже говорил, не ходила «на скалу», а готовила большой гравийно-песчаный карьер. Для этого нужно было на двух-трех гектарах дремучей столетней тайги свалить лес, разделать его на деловую древесину — ее вывозили лошадьми, и дрова, которые мы укладывали в большие штабели для ожидаемого позже парового экскаватора, работающего на дровах (были тогда такие). Порубочные остатки и всякую лесную мелочь нужно было сжечь, а пни — выкорчевать и или тоже сжечь, или удалить за намеченные границы будущего карьера.

Вся эта работа тоже была не из легких, но все же не та, что в каменной дыре. Для меня же она была особенно трудной, так как ничего подобного или похожего я еще в своей жизни не делал.

Поработав два дня на повале, я внес рационализаторское предложение. По правилам лесоповала высота остающегося пня не должна превышать, если не ошибаюсь, одной трети диаметра среза, то есть пни должны после повала оставаться очень низкими, причем, за соблюдением этих правил строго следили государственные лесные органы, выделяющие лесные участки для нужд МВД. Чтобы выдерживать эти правила, пилить обыкновенное толстое дерево обыкновенной двуручной пилой можно было или низко сгибаясь, или стоя на коленях. А это было очень утомительно, да и производительность труда была невысокой, учитывая к тому же голодный и обессиленный контингент лесорубов.

Вот я и рассудил: зачем же пилить дерево так низко, чтобы выполнить те самые правила, если нам все равно придется этот правильный или неправильный пень выкорчевывать. Стало быть, лучше резать ствол дерева примерно на метр высоты, это позволит пилить его стоя, что гораздо удобнее и легче. К тому же высокий пень облегчит и его корчевку. Деревья, в основном ели, были старые и большие, с огромной корневой системой, хотя и неглубокой — через полметра уже начинался слой той самой гравийно-песчаной смеси, ради которой и производилась вся наша работа. А затем этот лишний метр можно спокойно и удобно отрезать и уложить в дровяной штабель.

Отношения с бригадиром у нас были самые дружеские, хотя особых поблажек он мне не давал, разве что чуть чаще назначал меня в кострожоги, что тоже было отнюдь не синекурой: одних сучьев, обрубленных с многолетних елей, были целые горы, а кроме того — и верхушки после разделки стволов, и мелкие елочки подлеска, которые кострожог должен был рубить сам и стаскивать на костер, не отвлекая для этого основных вальщиков.

Бригада разбрасывалась по большому пространству, и каждый занимался своим делом, но если попадался крупный пень, то для его корчевания собиралась почти вся. Корни от большой старой ели широко разветвлены, обкопать и обрубить их требовало большого труда и много времени. Мы применяли силовой метод. Освобождаем и кое-где подрубаем часть корней с одной стороны. Собираем почти всю бригаду и с помощью ломов и ваг длиной в шесть метров по три-четыре человека на каждой ваге, а когда начали оставлять высокие пни, то набрасывали канат на верхушку торчащего пня, и человек пять тянули этот канат, — начинаем раскачивать пень под извечную русскую команду: «Еще раз, еще раз, еще взяли!» Иногда пень поддавался сразу, а иногда приходилось вот так качать его минут десять-пятнадцать, и, наконец, с хрустом и треском он выдергивается из земли.

Тут нас поджидала другая напасть. Мне до сих пор не приходилось работать в глухой тайге, и прелести знакомства со злой таежной мошкарой мне еще не были известны, хотя рассказов об этом я наслушался немало.

Сейчас уже начинались морозы, и мошка по воздуху не летала, но когда пень выворачивался из земли, то из-под него извергалась туча мошки, которая набрасывалась на нас, стремясь, сволочь, попадать в глаза, нос и рот. Нам эта подлая повадка уже была известна, и, как только пень с треском вырывался из земли, мы все стремглав бросались к ближайшему костру, куда мошкара приближаться не осмеливалась.

А через несколько минут она исчезала. Куда она девалась, не знаю: или опять скрывалась под землю, или просто погибала от мороза.

Потом мы большой командой перетаскивали пень и водружали его на костер. Сжечь пень на большом костре можно было за два-три дня, и мы в конце концов сожгли около половины пней, а остальные пришлось перетаскивать за пределы карьера.